Наши предки были землевладельцами-феодалами, известными в истории Кавказа как дигорские баделиаты. В Северной Осетии, в Дигории, им принадле­жали земли, расположенные между ручьем Крупе и рекой Урух и тянущиеся от реки Терек до самых гор. В середине XIX века русские начали различными мето­дами подчинять себе Кавказ, в одни его области на­правляя войска, а в других сладкими речами и демон­страцией миролюбивых намерений убеждая хозяев продать им свои земли. В наших краях появление рус­ских произошло вторым способом. Купив часть при­надлежавших нам земель и лесов, они частично отве­ли их под казачьи поселения (станицы), а частично раздали безземельным осетинам-горцам, таким обра­зом под маской приверженцев справедливости сделав первые шаги к осуществлению своих захватнических замыслов. При этом, чтобы задобрить наших предков, русские оставили в неприкосновенности их княжеские титулы. Весьма довольные тем, что сумели продать свои неиспользуемые земли, наши деды жили в усло­виях данного порядка вещей вплоть до 1917 года, ког­да в России разразилась революция.

Теперь я перехожу к рассказу о своей собствен­ной жизни.

Я не могу назвать себя образованным челове­ком. Вся моя учеба свелась к тому, что я закончил рус­скую начальную школу в Нальчике. Несмотря на мое желание продолжить учиться, старшие не дали мне та­кой возможности. В сущности, умение читать и писать в те времена считалось вполне достаточным, остальное же было не столь важно. После этого я начал праздно проводить дни, не работая, не заботясь о поиске хлеба насущного и проводя время в занятиях верховой ездой и хождении по свадьбам и вечеринкам.

Так продолжалось до 1914 года. Мой старший брат Умар был солдатом запаса. Когда началась Пер­вая мировая война, он, как и все резервисты, был сра­зу же призван в армию и отправлен поначалу на авст­рийский фронт в Карпаты.

Я стал вторым после отца главой в доме. Од­нако это мое «старшинство» длилось не очень долго. Война становилась все более ожесточенной. Русские солдаты тысячами гибли как на турецком фронте, так и в Карпатах, но на их место призывали новых. Мне было тогда всего 17-18 лет, но я тоже получил повестку и явился в призывной пункт. Должно быть, комиссии я показался слишком юным, почти ребенком, коль скоро меня отправили назад, сказав, что я могу еще немного погулять. Товарищей же моих пригласили тянуть жре­бий. В веселом расположении духа я вернулся домой, где все также обрадовались этой новости. В отличие от других народов России, мы, осетины, становились сол­датами по жребию. Я не вижу необходимости рассказы­вать здесь о причинах этого, поскольку объяснение зай­мет много времени. Как бы там ни было, я еще немного погулял, но набор рекрутов не прекращался, и через некоторое время меня снова вызвали. На этот раз и я тянул жребий, но мне опять повезло: я вытащил боль­шое число. Хотя на тот момент я был свободен, после этого я уже считался солдатом запаса. Меня часто вы­зывали, но потом отпускали. Наконец грянул «долгож­данный» день. Нас собрали и сообщили, что после не­продолжительной подготовки мы будем отправлены на фронт. Я сбежал. Таких дезертиров, как я, разыскивали и забирали жандармы. Поскольку наш дом находился рядом с лесом, всякий раз, когда я узнавал об их при­ближении, я убегал в лес - пусть ищут! Однако с каж­дым днем жандармы наведывались в село все чаще и чаще. Отец, когда они спрашивали его обо мне, отве­чал одно и то же: «Он давно уехал в город. Мы ничего о нем не знаем и сами волнуемся. Возможно, он вступил добровольцем в какой-нибудь другой полк». Этот ответ звучал довольно убедительно, потому что осетинская молодежь часто поступала подобным образом. В осе­тинских полках было немало отличных ефрейторов. Ка­бардинские и дагестанские же полки были сформиро­ваны недавно. Поэтому наши молодые ребята, будучи более смелыми и в большинстве своем уже имея опыт лагерной подготовки, вступали в эти полки, где сразу становились ефрейторами, а после проявленных ими способностей - унтер-офицерами или вахмистрами. Если же они завоевывали еще и медали, то очень ско­ро становились корнетами. Поскольку потери среди молодых офицеров были велики, их ряды армия по­полняла и таким способом. Если даже жандармы не верили рассказу моего отца, они, сделав вид, что по­верили, уходили.

Вскоре, однако, мне надоело прятаться, и од­нажды ночью я сел на коня и отправился в располо­женное в 30 километрах от нас село Каражаево [Карадзаутикау - ныне село Хазнидон], где жили братья моей матери. Проведя там около месяца, я вернулся назад. Отец, едва расспросив меня о том о сем, сказал: «Хорошо, что ты вернулся. На турецком фронте русские строят сухопутную дорогу от Карса до Эрзурума, а также железную дорогу от Сарыкамыша до Эрзурума. Подрядчиком на строительстве дорог является наш Татаркан Бесолов [В оригинале -Татархан Басол (Tatarhan Basol)] из Алагира. Он зак­лючил с правительством договор, согласно которому люди, обязавшиеся работать вплоть до завершения строительных работ, подлежат освобождению от служ­бы в армии. За работу на телеге-одноколке дают 4 с половиной рубля в день. Сын твоего дяди виделся с Татарканом и тайно подписал контракт. Ты тоже можешь присоединиться к ним, если захочешь». Мы вместе с сыновьями дяди снарядили 15 телег и отправились во Владикавказ. У въезда в город мы остановились. Но­чью пришли люди подрядчика, прикрепили к нашим телегам номерки, а на гривы лошадей поставили свин­цовые пломбы. Получив свои рабочие удостоверения, в июне 1916 года мы двинулись через Дарьяльское ущелье в сторону Тифлиса. Таким образом, мы не толь­ко избавились от статуса дезертиров, но и начали со дня отправления в путь получать поденную плату. Че­рез месяц мы достигли Сарыкамыша и поселились в белом палаточном городке близ села Караурган, где до войны проходила русско-турецкая граница. [В результате русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Карсская область (наряду с Ардаганской и Батумской) была аннек-сирована Российской империей. По Брестскому мирному договору 1918 г. она была возвращена Османской империи.]

 

Наша работа была довольно легкой и заклю­чалась в следующем: каждый из нас привязывал три телеги одну за другой, сам садился в первую и, мед­ленно погоняя лошадь, подъезжал к берегу ручья, где находились кучи песка, просеянного работавшими там пленными турками. Затем с невозмутимым видом, не слезая с телеги и перешучиваясь с пленными, отда­вал им команду «загружай!» (мы выучили по-турецки слова «загружай» и «разгружай»), и пленные загружа­ли по очереди телеги, которые отправлялись в обрат­ный путь к строящемуся участку дороги. Здесь другие пленные так же весело их разгружали. После двух­трех ходок звонил колокол, возвещавший об обеден­ном перерыве. Пищу готовили в большом походном котле, а деньги за еду высчитывали из нашего зара­ботка в начале каждого месяца. Пища была не очень хорошая: черный ржаной хлеб, борщ и просяная каша, но со временем мы привыкли довольствоваться тем, что есть. Лошадей кормили соломой, ячменем и се­ном, а ночью отводили в горы, где пасли их по очереди.

Уже приближалась осень, становилось прохладнее.

Однажды вновь пришла моя очередь пасти лошадей. Вечером я сел на коня и, погоняя впереди себя ос­тальных лошадей, поднялся в горы, где стал их пасти, перегоняя с места на место. Наступила полночь. По­скольку раньше в этом месте проходила граница, там имелись пограничные знаки из цельных камней разме­ром в 2 кубических метра, расположенные на опреде­ленном расстоянии друг от друга. Ночь была прохлад­ная, дул ветер. Я сел под одним из камней и вдруг увидел, как на двух высоких холмах, находившихся приблизительно в 150-200 метрах справа и слева от меня, появились две волчьи стаи и начали выть друг на друга. Меня охватил страх. Они словно разговари­вали и, как мне казалось, призывали друг друга на­пасть на моих лошадей. В страхе я старался собрать лошадей в табун. В какой-то момент вой прекратился, но через некоторое время я заметил, что волки с пра­вого холма приблизились к волчьей стае на левом холме и вскоре сцепились с ними в драке. Естествен­но, в темноте я не мог их видеть, но их зубы лязгали так, словно они разрывали друг друга на части. При мне не было никакого оружия, кроме кинжала. Я мог лишь кричать во все горло «Э-э-эй! О-о-ой!», но мой голос тонул в лязге зубов. Спустя довольно продол­жительное время звуки наконец прекратились, я же от охватившего меня страха еще раньше взобрался на пограничный камень. Тем временем мои лошади раз­брелись в разные стороны. Я подождал немного и, так как по-прежнему было тихо, спустился с камня и сно­ва собрал лошадей. До утра, однако, было еще очень далеко, а я так и не успел поспать и валился с ног от усталости. Поэтому, чтобы немного отдохнуть, я вновь присел под камнем и сразу же уснул. Не знаю, как долго я спал, но, когда открыл глаза, лошадей рядом не было. В темноте я спускался к ручьям, поднимался на холмы, но все было напрасно, и я решил, что лоша­дей разогнали волки.

Рассвело. При дневном свете я смог лучше рассмотреть округу, но лошадей нигде не было. Я от­правился в обратный путь к палаткам. По дороге я не заметил следов от копыт лошадей, зато в дорожной пыли было очень много волчьих следов, как будто прошло стадо овец. Судя по следам, их было не мень­ше сотни. Некоторое время они шли по дороге, затем свернули влево. Я приблизился к лагерю, с холма осмотрел территорию, но лошадей не было и там. Я снова повернул назад, поднимаясь на каждый холм, спускаясь каждому ручью, пока, наконец, не нашел их пасущимися в какой-то лощине. Поймав одну из лошадей, я сел на нее, а остальных погнал впереди себя. Пустив табун во весь опор, я вскоре добрался до палаток, но утром того дня мы не смогли выйти на работу. Это был весь ущерб для нас.

Хотя история с волками на этом закончилась, место нашего пребывания после этого потеряло для нас свою прелесть, и мы начали искать способ вер­нуться на родину чего бы нам это ни стоило. Это было нелегко сделать, потому что у нас был контракт. К тому же необходимы были соответствующие документы. Но однажды мой двоюродный брат Сафар [В оригинале - Сефер] встретился в Сарыкамыше с каким-то человеком и узнал, что если дать взятку, то можно получить фальшивые докумен­ты для проезда в Тифлис якобы за товаром. Мы так и сделали и однажды рано утром отправились в путь. Нас было трое, и каждый гнал связку из пяти пустых телег. За Сарыкамышем нас остановили казаки и спро­сили, куда мы направляемся, однако, увидев наши документы, пропустили. Под грохот пустых телег мы пустили лошадей рысью. Там, где нас заставал ве­чер, мы останавливались на ночлег, а рано утром вновь отправлялись в путь. На двенадцатый день нашего путешествия примерно в час вечернего намаза мы до­стигли села Редант, расположенного в 7 километрах от Владикавказа на выезде из Дарьяльского ущелья. Здесь я несколько раз плюнул в ту сторону, откуда мы только что приехали, и попросил Бога, чтобы мне ни­когда больше не пришлось видеть этой страны. Но, видимо, Бог не принял мою молитву. Судьба сложи­лась так, что именно здесь я закончу свои дни. Зна­чит, все происходит только так, как пожелает Аллах, необходимо верить в это.

Воспользовавшись наступлением темноты, мы оставили телеги в пригороде Владикавказа и пошли в ресторан, где поужинали и переночевали, а утром вы­ехали в сторону нашего села. По дороге мы встретили нескольких офицеров - наших односельчан, - возвра­щавшихся из увольнения на фронт. После обмена при­ветствиями они сказали нам: Зря вы приехали, в де­ревне ведутся тщательные обыски. Вас арестуют и от­правят на фронт. Так что будьте осторожны и днем не появляйтесь в селение. Поэтому, проведя весь день в пути, мы вошли в село лишь ночью. Зиму, весну и лето мы провели, прячась в разных местах. Так мы прожили вплоть до революции 1917 года.

 

В результате революции русский царь Николай Романов был свергнут с престола и вместе со всей семьей заключен в тюрьму. На фронтах солдаты бро­сали оружие и кричали: Долой царя! Свобода! Земля! Воля! [В оригинале по-русски]. Рядовые арестовывали и расстреливали сво­их офицеров. По всей России уничтожали фабрикан­тов, грабили, сжигали и разрушали заводы, отбирали земли у помещиков, а их самих убивали. Этот пожар перекинулся и к нам. Но все-таки не от русских нам досталось, а от нашего же собственного народа, от своих крестьян, вставших на сторону большевиков. Они давно ждали этих дней, потому что у них не было сво­ей земли. Некоторые из них являлись потомками ра­бов наших предков, некоторые же переселились к нам отовсюду и, арендовав землю у наших отцов и дедов, обосновались в нашем селе, построили себе здесь жилища. Каждый человек платил нам 4 рубля в год за аренду участка земли, на котором он строил дом и т. п. За аренду полей и пастбищ выплачивалась десятина. Те же, кто не имел возможности арендовать землю, вступали с нами в партнерские отношения: мы предос­тавляли им землю и семена, а они засевали и убирали урожай, который делился затем поровну, так что осе­нью наши амбары заполнялись доверху. Таким обра­зом, мы, не работая, жили на даровщину. Это и было причиной того сложного положения, в котором мы ока­зались впоследствии, о чем я напишу ниже. Народ был нами крайне недоволен и, будь это в его силах, давно бы нас уничтожил. Но государство было на нашей сто­роне, знатные семьи неизменно находились под его опекой и покровительством. Знать по закону имела большие права, чем народ. Кроме того, существовало и традиционное деление на классы, в чем также не было ничего приятного. Представителями высшего сословия у нас, дигорцев, являлись баделиаты, у тагаурских, куртатинских и алагирских осетин - алдары и уазданы, а у кабардинцев - пши и уорки. Среднее сословие у осетин составляли фарсаги, которые не являлись рабами, но и сами не имели рабов. Третье же сосло­вие представляли рабы и дети наложниц, называвши­еся у осетин кусагами и кавдасардами. Знатные се­мьи - будь то осетины или кабардинцы - заключали браки только между собой. Вступать же в брак с теми, кого они относили к низшим слоям, было категоричес­ки запрещено. Поэтому они не роднились и не сближа­лись друг с другом. Низшие сословия питали нена­висть к представителям высшего, считая их своими врагами. Революция же 1917 года, как я уже отметил, благоприятствовала им, поскольку коммунизм не толь­ко упразднил сословия, но и наделил их землей.

Наши крестьяне тоже собрались и создали зе­мельную комиссию. Члены этой комиссии явились к нам, прежним землевладельцам, и сказали: Как вам известно, царь Николай свергнут, и власть перешла к советскому большевистскому правительству. По всей России провозглашена земельная свобода. Вся зем­ля, ранее принадлежавшая государству либо помещи­кам, передается народу. Так что и вы должны отдать нам свою землю, которую мы раздадим крестьянам. Наша делегация избрана народом, чтобы сообщить вам это. Мы хотим знать ваше мнение по данному вопросу. Наши посовещались и ответили, что не могут противостоять огромной России и не возражают против того, чтобы их земли были розданы, как того требует комиссия. Деле­гация, расточая любезности, выразила удовлетворение таким ответом: Поскольку вы отнеслись к нашему тре­бованию с пониманием и подчинились закону, мы со своей стороны также хотим сделать для вас доброе дело, - сказали они. - Вы вправе выбрать из своих земель такой участок, который вы в состоянии обраба­тывать собственным трудом, не привлекая издольщи­ков, батраков и арендаторов. Признаем за вами еще одну привилегию: в отличие от остального населения, которому мы раздаем разбросанные участки в зависи­мости от количества членов семьи, вам мы предоста­вим цельные участки. Только покажите те места, кото­рые вам нравятся. Наши поневоле выразили свое согласие и, поблагодарив комиссию, попросили для себя самые плодородные земли. Делегация не возра­жала и, заключив таким образом с нами соглашение, с миром ушла. Все условия были неукоснительно выполнены. Обе стороны старались привыкнуть к новому положе­нию. У нас все обошлось без разбоев, грабежей и убийств, имевших место в других областях России, были лишь отобраны наши земли. Причина этого со­стояла в том, что в наших селах не было русских, ме­стные же жители были привержены обычаям и тради­циям и относились друг к другу с уважением. Конечно, вследствие сословного неравенства, о котором я рас­сказал выше, имелись и озлобленные люди. Их пере­полняла вековая ненависть к нам, они жаждали мести и при удобном случае готовы были совершить любое злодеяние. Однако они не осмеливались на подобные действия в одиночку или небольшими группами, пото­му что хотя мы и были в меньшинстве, но благодаря нашему прежнему образу жизни намного превосходи­ли их в искусстве верховой езды и владении оружием. Они всю жизнь работали в поле и только во время служ­бы в армии получали незначительную воинскую под­готовку. У нас же, когда ребенку исполнялось 5-6 лет, его обучали езде верхом, по достижении 8-10 лет - привязыванию к поясу кинжал и пистолет, а затем и обращению с ними. Наши обычаи прививали уваже­ние к старшим и любовь к младшим, мы воспитыва­лись в условиях почти военной дисциплины. Благода­ря такому воспитанию те из нас, кто уходили в армию, очень быстро становились ефрейторами и унтер-офи­церами. Более того, из тех, кто в Первую мировую вой­ну добровольно или по призыву ушли на фронт солда­тами, значительное большинство дослужилось до офи­церских званий. Когда произошла революция и на всех фронтах началось массовое дезертирство, наши офицеры и солдаты также возвратились домой. Одним словом, мы могли противостоять любой силе, не слишком превосходящей нашу в численности, и поэтому беспо­рядки пока миновали наше село.

Наступил 1918 год. Наш осетинский кавалерий­ский полк вернулся с германского фронта во Влади­кавказ. Солдаты были измотаны войной, и, чтобы обно­вить личный состав полка и включить в его ряды мо­лодых бойцов, собрали нас, резервистов, а также тех, кто был моложе нас, и разместили по казармам. Вете­раны передавали нам своих лошадей, обучали воен­ному делу, но оружие пока не выдавали. После завер­шения нашего обучения они должны были демобили­зоваться. Лошади были превосходно выдрессированы, но из-за проделанного ими длинного пути сильно отощали. Еще до того как нам передали лошадей, один вахмистр знаком руки подозвал меня к себе и повел в конюшню. Показывая рукой на гнедую лошадь с бе­лым пятном на лбу, истощавшую, но очень красивую, он сказал: Смотри, парень, это мой конь. В полку он прославился как герой. Мне очень трудно с ним рас­ставаться, и я не хочу оставлять его первому попав­шемуся человеку. Среди молодежи я искал такого, кто знал бы цену лошадям. Ты мне понравился. Заботься об  этом коне так, чтобы я не переживал за него. Его зовут Аст. Услышав свое имя, лошадь подняла голо­ву от кормушки и повернула ее к хозяину. Видал? - спросил вахмистр, поглаживая лошадь. Что подела­ешь, Аст? Судьбе угодно нас разлучить, - продол­жал он с грустью. Я принял это предложение, отвел лошадь в сторону, привязал ее и поблагодарил хозяи­на. Тем временем по приказу остальные солдаты тоже выбрали себе лошадей. Теперь мы целыми днями уха­живали за ними, водили к Тереку на водопой, кормили травой, сеном и ячменем. Оружие и седла нам пока еще не раздали. Только дозорным на время несения караула выдавалось оружие.

 

Прошел месяц. Наши лошади набрались сил, окрепли. Однажды ночью мы услышали выстрелы, свидетельствовавшие о том, что где-то происходит перестрелка. Мы выскочили на улицу. Оказывается, ингуши напали на тюрьму и подожгли ее. Когда мы приблизились к месту событий, пожар стал еще силь­нее. Языки пламени поднимались высоко в небо, и было светло как днем. Взломана была не только тюрь­ма, но и двери ближайших магазинов, которые под­верглись разграблению. На наших глазах из тюремно­го склада было унесено большое количество казен­ной материи. Никогда не забуду увиденную там"сцену. Какой-то человек, не оглядываясь, бежит с прижатым к груди толстым рулоном материи. Другому человеку, бегущему следом, удалось ухватить край материи, который он тянет изо всех сил, отбрасывая вытянутую ткань себе за спину и намереваясь, видимо, подобрать ее потом. Рулон в руках бегущего первым человека вращается, как юла, постепенно разматываясь. За вто­рым человеком также бегут люди, но они, отрезав кин­жалами от валяющейся на земле ткани куски нужной им величины, тут же убегают. В результате первые двое остались ни с чем. Мы покатывались со смеху, слов­но перед нами разыгрывалась комедия.

На другой стороне города перестрелка все еще продолжалась. В конце концов мы выяснили, что ингу­ши перешли на сторону большевиков. В тюрьмах на­ходилось много ингушей. Одновременно ингуши, про­живавшие на правом берегу Терека недалеко от горо­да, объединились с теми, что сбежали из тюрьмы, и, укрепив таким образом свои силы, атаковали казаков, являвшихся сторонниками царя. Бой не прекращался ни на минуту. Ни у кого не было сведений об убитых и раненых.

Мы вернулись в казармы. У нас не было ни оружия, ни офицеров, которые могли бы нами коман­довать. Мы опасались, что, если ингуши дойдут до того места, где мы располагались, они и нас убьют, приняв за казаков. В нашем отряде было несколько человек из нашей фамилии. Я разыскал троих из них, отозвал в сторону и спросил, что они думают делать. Увидев, что у них нет никакого плана, я предложил с наступлени­ем утра бежать отсюда и вернуться в село. На чем? - спросили они. Я ответил, что знаю, какой длинный путь нам предстоит: не менее 40-50 километров. На поезд мы не сможем сесть, поймают. Вывести лошадей из конюшни также невозможно. Единственный выход - отправиться утром никем не замеченными и пешком выйти за пределы города. Затем, если идти не по глав­ной дороге, а по лугам, переходя из села в село, то за два дня можно добраться до нашего села. На том и порешили. Ушли украдкой в час утреннего намаза и кратчайшим путем вышли за пределы города. В са­мом городе столкновения все еще продолжались. Вско­ре рассвело. Мы уже собирались свернуть с главной дороги, как вдруг впереди нас появился кавалерий­ский отряд с фургонами, на которых были установле­ны пулеметы "максим" и "льюис". Что делать? Пы­таться бежать было бессмысленно. Все равно далеко не убежишь - ведь они на отличных лошадях, а мы пешие. Я сказал товарищам: Ведите себя как ни в чем не бывало и в разговор не вмешивайтесь. Гово­рить буду я. Тогда я довольно бегло говорил по-русски. Мы поравнялись. После обмена приветствиями они спросили, кто мы и куда направляемся. Я представил себя и своих спутников. Сами всадники оказались ро­дом из казачьей станицы Архонской, расположенной в 10 километрах от города, и знали нашу семью. Я объяс­нил, что мы только месяц в армии и как новобранцам нам еще не выдали оружие. Я сказал также, что ночью ингуши напали на город и что мы вернемся воевать с ними, как только возьмем в селе своих лошадей и ору­жие. Они рассмеялись и сказали: "Вам нет необходи­мости так утомляться. Идите с нами. Мы сейчас всту­пим с ними в бой, а так как без потерь как с их, так и с нашей стороны не обойдется, вы сможете воспользо­ваться оружием убитых. На это я ответил, что все же будет лучше, если у нас будут свои лошади и оружие. Они больше не настаивали, и, пожелав друг другу уда­чи, мы разошлись. Вскоре мы уже проходили через родную станицу встреченных нами в пути казаков. Пе­ред одним из домов стояла пожилая женщина. Поздо­ровавшись, я обратился к ней с просьбой продать нам буханку хлеба, так как мы возвращаемся из города с войны и уже два дня не ели. Она тут же пригласила нас войти. Поскольку все мужчины ушли сражаться, в доме находились только женщины. Нас посадили за стол, вскипятили воду в самоваре и угостили чаем, хлебом и сыром. Наевшись и согревшись, мы побла­годарили бабушку за гостеприимство и отправились дальше. К вечеру мы добрались до села Ногкау, где жили куртатинцы. Погостив там у родственников, на следующий день мы прибыли в свое родное село, где наконец обрели какой-то покой, где нас никто не разыс­кивал и где пока не было никакого правительства. В городе столкновения ингушей с казаками продолжа­лись еще некоторое время, но вскоре и там установи­лось продолжительное спокойствие.

Под руководством большевиков комиссии по распределению земли раздавали участки по числу душ в каждой семье. Получившие землю прежде беззе­мельные крестьяне с радостью принимались ее обра­батывать, при этом, естественно, не забывая выражать свою благодарность Ленину и установленному им строю. Мы же старались довольствоваться землей, оставленной в нашем распоряжении. По сравнению с остальным населением, наше положение было впол­не сносным. Ведь у нас имелось все, что было необ­ходимо в хозяйстве: и орудия труда, и инвентарь, и упряжные животные, и семена для посева. Вначале, пожалуй, было трудно работать в поле, но со време­нем мы привыкли. Сеяли не столько пшеницу, сколько кукурузу, потому что, хоть с ней и приходилось много возиться, она давала лучший урожай. Большую часть времени мы проводили в поле с мотыгой или за боро­ной, но мы не жаловались на жизнь и прожили весну 1918 года в полной гармонии с природой.

Однако некоторые крестьяне нашего села, не сумевшие сорвать на нас злобу и ненависть прошлых лет, вели агитацию против нас. В России аристокра­тию, помещиков и богачей арестовали вместе с царем, многих уничтожили, а их имущество и земли присвоили себе. Нам тоже следовало так поступить с баделиатами, - твердили они повсюду. - Ведь их предки использовали наших как рабов, унижали их. И к нам они всегда отно­сились с презрением, не желали с нами родниться и вели себя так, словно являлись представителями дру­гой нации. А что же мы? Ограничились лишь тем, что отняли у них земли. Разве у нас совсем нет гордости? Нужно заставить баделиатов заплатить за прошлые обиды. Такими речами они настраивали людей про­тив нас и старались собрать вокруг себя сторонников. Сначала мы ничего об этом не знали. Прослышав о злоключениях царя, мы стремились вести как можно более скромный образ жизни. Однако противники не унимались и развернули пропаганду против нас уже не только в дигорских, но и иронских селениях. Они устраивали втайне от нас собрания, принимая на них какие-то решения. Их активность нарастала. Но, как го­ворится, шила в мешке не утаишь. Внутри этой группы были люди, все еще любившие нас и искренне привя­занные к нам, которые, хотя, и не выступали против принимавшихся на собраниях решений, но все же не желали нам зла и поэтому давали знать о происходя­щем. Со временем собрания участились, стали более многолюдными и приняли форму съезда. Теперь они собирались в селе Христиановском [Ныне город Дигора], где жили дигор­цы-христиане. Оно находилось в 8-10 километрах от нашего села, на реке Урсдон, берущей свое начало в наших краях. Население его в то время составляло 3000 дворов. Это были богатые, образованные и куль­турные люди, весьма успешно занимавшиеся сель­ским хозяйством. Поскольку они являлись христиана­ми, с ними мы также не поддерживали родственных или близких дружеских отношений. Это обстоятельство послужило причиной их сближения с нашими недруга­ми. Наши информаторы, о которых я сказал выше, со­общили нам очередные новости: Эти люди полны ре­шимости стереть с лица земли весь ваш род. Находя­щиеся среди них несколько интеллигентов заявляют, что они читали принципы Ленина и устав большевист­ской партии и что, согласно этим принципам, нельзя причинять вред гражданам, не оказывающим сопротив­ления, большевизму и коммунизму и принявшим новый строй, кем бы эти граждане ни являлись. Они настаива­ют на том, что призывы к расправе над вами являются ошибочными. Эти Интеллигенты говорят также, что баделиаты беспрекословно отдали свою землю, и, если на них сейчас напасть, завтра можно оказаться винов­ными перед законом. Остальной же народ темный, ни­чего не понимает и лишь ворчит, мол, в чем же тогда смысл революции, если не будет покончено с баделиатами. Их споры еще не закончены, иначе они бы уже давно большими силами напали на вас. Поэтому сове­туем вам отнестись к ситуации со всей серьезностью.

 

После таких известий мы тоже собрались, об­судили создавшееся положение и решили, что, если они все-таки нападут на нас, мы должны быть готовы сражаться до последнего человека. У нас было доста­точно ружей, пистолетов, сабель и кинжалов. Поскольку наши противники также являлись гражданскими людь­ми, то и у них не было иного оружия. Таким образом, по вооружению мы были равны. В случае столкнове­ния мы также рассчитывали на свою сноровку и бое­вые навыки. По ночам начали дежурить у своих до­мов. В этом напряженном ожидании прошли дни и ме­сяцы. Мы скосили траву, убрали хлеб. Их собрания же все продолжались. Наконец нам стало известно, что интеллигенты, которые были против нападения, поки­нули собрание, заявив, что не могут взять на себя та­кую ответственность. Мы даже слышали, что двое из них позднее бежали в Грузию.

Через несколько дней после этого последнего собрания утром на рассвете мы увидели, что наше село окружено. Как оказалось, они разместили свой штаб в двух-трех километрах от села, а на холмистой опушке леса выставили группы всадников. Их было довольно много, и все было организовано так, словно они соби­рались штурмовать вражеский город. Впоследствии мы узнали, что в ближайших казачьих станицах они силой собрали людей и, кроме того, притащили оттуда две пушки (казаки, которые также, как и мы, являлись сторонниками царя, не хотели участвовать в нападе­нии, но вынуждены были сделать это под давлением). Мы заняли позиции и стали ждать начала атаки. Одно­временно наши старшие решили направить двух че­ловек в штаб противника, чтобы узнать от их руковод­ства, в чем заключаются их требования. В качестве парламентеров были избраны мои дядя и старший брат. С белым флагом они отправились в путь. Когда они приблизились к штабу, навстречу им выехал всадник и приказал возвращаться назад. Мой дядя сказал, что хотел бы встретиться с их лидерами, но всадник отве­тил, что у них нет каких-либо специальных лидеров, так как каждый из них является лидером, и вновь по­требовал, чтобы парламентеры возвращались, предуп­редив, что сейчас начнется артиллерийский обстрел. И действительно, прежде чем наши успели добраться до села, был открыт огонь из орудий, и, чтобы не по­пасть под него, им пришлось скакать во весь опор. Поскольку село находилось в лощине, снаряды про­летали над нами и падали на лесистый склок позади нас. Лишь один снаряд разорвался в самом селе. Он влетел в заднее окно одного из домов и вылетел че­рез переднее, и, так как в доме никого не было, наши потери свелись к двум разбитым стеклам.

В час вечернего намаза они перешли в наступ­ление: казачья кавалерия впереди, остальные-сзади.

Ворвавшись в село, они заняли один из домов, в кото­ром находились лишь женщины и 90-летний старик, сыновья которого были вместе с нами на позициях. Старик, увидев перед собой казаков, с возгласом «Га­зават!» обнажил висевшую на стене саблю, но казаки опередили его и одним выстрелом уложили на месте. Во время этой же атаки 60-летний Бекир Кантемиров [В оригинале - Кандемир(Kandemir)] стрелял в нападавших из-под балкона своего дома, но также был убит. Появление противника в самом селе лишило наших возможности успешно сопротивляться. Поэтому некоторые, улучив момент, незаметно сбежа­ли. Мы же продолжали стрелять по врагам. Они то от­ходили, то снова пытались наступать. В какой-то мо­мент группа пеших противников ворвалась в простор­ный двор моего дяди, и, когда я открыл по ним огонь из нашего дома, они в ответ бросили гранату. Я про­должал стрелять, но попасть в них было практически невозможно, так как они находились вне досягаемос­ти моего оружия. Сыновья моего дяди занимали пози­цию в своей конюшне. У них имелись десятизарядные маузеры, и, когда нападавшие приблизились к нашей кунацкой, чтобы заставить меня «замолчать», один из сыновей дяди - Инал - открыл по ним огонь, как из пулемета. Одного он убил выстрелом в лоб. Находив­шийся рядом брат убитого с криком «О, мой брат!» скло­нился над ним и тоже был убит. Остальные решили, что в конюшне есть пулемет, и убежали.

Тела убитых валялись друг на друге. Внезапно крупными хлопьями повалил снег. Стемнело. Нико­го не было видно, стрельба прекратилась. Я предпо­ложил, что они не решились остаться в селе и вышли за его пределы. Теперь меня интересовала судьба двоюродных братьев. Один из них еще утром оседлал своего коня и оставил его в нашей конюшне. Лошадь другого находилась с ними в их конюшне, но они не смогли ее вывести, так как не рискнули после боя от­крывать двери конюшни. Выбравшись через ее зад­нее окно, они пришли к нам. Инал сказал, что убил двух человек и что, если они немедленно не скроют­ся, враги не оставят их в живых. Взяв мою лошадь, они ушли вместе с моим старшим братом. Остались только я и мой младший брат Алихан. Всех женщин, детей и стариков мы заранее собрали в доме другого моего дяди, находившемся выше нашего дома, и я отправился туда. Там я узнал, что и их сыновья убежа­ли, и в деревне не осталось молодых людей, кроме меня и Алихана. Что нам было делать? В конюшне оставались две-три лошади, но не было седел, а на неоседланной лошади далеко не уедешь. Тогда мы решили бежать в лес пешком. Мы положили в сумку два русских каравая, которые днем раньше испекли из белой муки мать и старшая сестра и каждый из ко­торых весил около трех килограммов. Взяли немного сушеного мяса, которое у нас сначала солят, а затем сушат на зиму. Теперь мы стали ждать подходящего момента, потому что изредка доносились звуки выст­релов. Мы не знали, кто и в кого стреляет, но решили, что это наши враги палят в воздух, чтобы запугать нас. Ведь им не было известно, что наши убежали. Тела тех двух убитых братьев все еще лежали во дворе. Забрать их они боялись. В конце концов пришли их представители и обратились к моему пожилому дяде с просьбой убедить своих сыновей не стрелять, пока они не заберут трупы. Дядя, конечно, согласился и, чтобы не дать знать, что его сыновья убежали, издале­ка громко крикнул, как будто они все еще находились в конюшне: «Инал, не стреляйте! Дайте им унести уби­тых!» Вскоре звуки выстрелов стали еще реже.

 

Наше село было вытянуто вдоль реки Урсдон узкой полосой длиной приблизительно в 8 километров и состояло из тысячи с лишним дворов. Прямо напро­тив нашего дома был мост. За мостом находился кру­той склон, на котором примерно на высоте 300 метров начинался лес. Мы ждали наготове. Основная пробле­ма заключалась в том, чтобы подняться на этот склон. Когда же мы окажемся в лесу, все будет намного про­ще. Мы взяли ружья и сумку, попрощались с домаш­ними и, сказав «С богом!», мигом перескочили через мост и начали карабкаться вверх. Из-за белизны снега и лунного света мы боялись быть замеченными с про­тивоположного склона. Страх наш еще более усили­вался, когда мы слышали выстрелы. Добравшись до середины склона, мы оглянулись назад и увидели, что три дома, принадлежавшие двоюродным братьям моей матери, объяты огнем. Языки пламени озаряли небо. Эти дома три года назад построили по единому плану три брата. Это были самые красивые дома в нашем селе. Мне стало очень больно, и я заплакал от горя. Слава богу, в домах уже никого не было! (Эти братья были из рода Тугановых. [В оригинале - Туган (Tugan)]. Их звали Амирхан [В оригинале - Эмирхан (Emirhan)], Исма­ил и Асланбек. Асланбек был полковником. Сын Амирхана Алихан впоследствии стал подполковником в ту­рецкой армии. Он умер в Стамбуле в 1954 году.)

Наконец мы добрались до леса. Снег все еще продолжал идти. В лесу мы вышли на какую-то доро­гу, и только я хотел сказать: «Посмотрим, куда нас приведет эта дорога», как вдруг перед нами из-за де­ревьев выскочил кабан и стал стремительно удалять­ся. Я схватил ружье и уже собирался выстрелить, но брат остановил меня. «Что ты делаешь? - сказал он. - Сегодня большевики выставили дозоры. Возможно, сей­час они здесь. К тому же что ты с ним будешь делать, если даже убьешь?» Он был прав. Через некоторое время дорога закончилась, и после полуночи мы ока­зались в совершенно девственном лесу. Мы то взби­рались на холмы, то спускались в ущелья, толком не представляя себе, где находимся. По моему предпо­ложению, нам следовало постоянно идти вправо, по­тому что если мы выйдем к Суардону, одному из ос­новных притоков протекающей через наше село реки, то мы сможем узнать наше местонахождение и, опре­делив дальнейшее направление движения, дойдем затем до просеки в лесу, принадлежавшем нашей се­мье, и до лугов, использовавшихся как пастбища. Трава там очень хорошая. Дигорские крестьяне арендова­ли у нас эти места или пользовались ими на правах издольщиков. Они пригоняли туда зимовать свой скот и держали его там до лета. Везти оттуда траву в село было трудно, поэтому в случае необходимости ее про­давали прямо здесь. Земельная комиссия оставила эти земли нам, и сейчас там имелась трава, скошен­ная нашими издольщиками в прошлом году. Сами из­дольщики тоже все еще жили там. Комиссия оставила нам эти участки, так как они находились очень далеко от села. Чтобы привезти траву на запряженной волами телеге или санях, надо было в течение целого дня до­бираться туда, заночевать и лишь к вечеру следую­щего дня можно было вернуться назад в село. Кресть­яне не могли извлечь из этого пользу, и поэтому зем­ли не были отобраны. Нашей целью сейчас было доб­раться туда, но мы не знали, где находимся. Спусти­лись в какую-то лощину. Высота снежного покрова из­рядно увеличилась. Мы едва передвигали ноги. Мой брат сказал, что устал. Мы сели, чтобы немного отдох­нуть, отломили по куску хлеба и съели. Сварить мясо мы не смогли, так как второпях, оказывается, забыли взять из дома спички. Под влиянием усталости и недо­сыпания мы задремали. Почувствовав, однако, что начинаю замерзать, я проснулся и разбудил брата - не хватало нам еще заболеть! Я сказал, что пусть даже очень медленно, но мы должны двигаться дальше. Мы вышли из лощины. В этом девственном лесу росли грабовые деревья с диаметром ствола не менее 1 мет­ра и высотой более 30 метров.

Вдруг мы заметили вдалеке костер. Пламя было очень сильным,- и, - возможно, из-за дыма и вет­ра - нам показалось, что вокруг огня сидят несколько человек и о чем-то оживленно разговаривают. Внима­тельно вглядываясь, мы простояли там довольно дол­го, но так и не осмелились подойти ближе, потому что не были уверены в том, что, блуждая, не подошли вновь к нашему селу, а люди вокруг костра не явля­лись дозорными большевиков. Мы пошли по другому пути и обошли их издалека. На рассвете мы вышли к Суардону и, хотя никогда прежде не видели здешних мест, ориентируясь по реке, могли теперь определить направление. Довольно трудно описать лес, в котором мы находились. Это были не отдельные рощи, как в Сарыкамыше, а сплошной лесной массив, который начи­нался в азербайджанском Карабахе и простирался вплоть до Азовского моря. Не зная дороги, здесь легко можно было заблудиться. Самым важным для нас теперь было узнать, в каком именно месте реки мы находимся. На другой ее стороне был отвесный, почти неприступный склон. По моему предположению, если мы поднимемся по этому склону, то прямо за ним мы выйдем к тем лу­гам, куда направляемся, если же станем обходить его вокруг, то сможем добраться туда только через два дня. Съев на берегу реки по куску хлеба, мы начали взби­раться. Хватаясь за деревья и сучья, я поднимался на высоту, равную росту двух человек, а брат с сумкой на плече ждал меня внизу. Затем я протягивал Алихану ружье, он хватался за него, и я тянул его вверх. Не знаю, как долго мы таким образом карабкались, но под вечер мы достигли вершины. Перед нами открылась довольно ровная местность. Значит, наше предположение было верно. С ранней юности и по сегодняшний день я редко ошибаюсь в определении направления.

 

На нашем дигорском языке эти открытые учас­тки в лесу называются ардозами [Осет. (диг.) 'аердозее' - ’]поляна]. Ко времени вечер­него намаза мы пришли на ардозу Турумон, принадле­жавшую сыновьям Гетагаза Кубатиева - Сарыбеку и Хаджи-Татаркану [В оригинале - Кубат (Kubat), Хаджи Татархан (Haci Tatarhan)]. Здесь находились крестьяне, при­гнавшие сюда на зиму свой скот. Мы не были с ними знакомы, но они тоже были дигорцы. Нас пригласили в хижину и после обмена приветствиями, в соответствии с обычаем, поинтересовались, кто мы и откуда. Я как ни в чем не бывало представил себя и брата и сказал, что мы были на охоте, а на обратном пути решили взгля­нуть на наше сено на ардозе Боласта, но с наступле­нием темноты, чтобы не потерять дорогу, предпочли остановиться здесь на ночлег и побеспокоили их, за что просим прощения. «Да разве это беспокойство?! - воскликнули они. - Ваш приход для нас большая честь и радость. Добро пожаловать!» Осыпав нас такого рода любезностями, они сказали, что вчера с стороны равнины они слышали звуки орудийных выстрелов, и по­интересовались, не знаем ли мы, что там произошло. Я ответил, что уже 3-4 дня мы на охоте и поэтому ниче­го не знаем. На самом деле они, очевидно, знали обо всем гораздо лучше нас, но не подавали виду, потому что, хотя они и являлись сторонниками большевиков, к нам они тоже питали уважение. Они угостили нас теплым молоком, а мы поделились с ними белым хле­бом, который им очень понравился. Ведь свой хлеб они пекли из кукурузной муки. Показав нам место, где мы могли переночевать, они пожелали нам хорошо отдохнуть и удалились. И действительно, от усталости у нас не было сил разговаривать, глаза слипались. Тем не менее, когда мы вышли во двор по нужде, я сказал брату, чтобы он не спал крепким сном, потому что я не доверяю этим людям. Наше ложе трудно было назвать кроватью. Оно скорее походило на деревянные носилки, на которые сверху постелили чистое мягкое сено. Мы легли и задремали. Утром, когда мы проснулись, нам предложили молоко и хлеб. Позавтракав и поблагодарив хозяев за гостеприимство, мы от-правились на свою ардозу.

Ничего похожего на дорогу не было. Мы просто шли по огромному лесу, куда не ступал никто, кроме охотников, пастухов и диких животных. Боже, что за красота! Граб, липа, вяз, ясень и другие породы деревьев. До нас доносились разнообразные приятные запахи. Не хотелось покидать эти места. Через некото-рое время мы добрались до ардозы. Наши издольщики встретили нас радушно. Мы присели у стены хижины лицом к солнцу и стали разговаривать о житье-бытье. Вдруг я увидел, что к нам по засыпанной снегом дороге направляется человек высокого роста. Мы ждали с любопытством и беспокойством. Когда человек приблизился, я наконец узнал его. Это был наш родственник Ибрагим. Мы поздоровались и стали беседовать. В присутствии издольщиков мы не решались расспрашивать друг друга о происходящем. Мы ведь даже не знали наверняка, известно ли им что-нибудь о событиях в селе. Вероятность того, что среди тех, кто напал на нас, были и их близкие родственники, была весьма велика. Но даже если им что-то и было известно, они держали себя так, словно ни о чем не слышали. Мы вели себя также. Через некоторое время Ибрагим моргнул мне и поднялся. Я тоже встал и пошел следом за ним. Когда мы немного отошли, Ибрагим спросил меня, так, чтобы было слышно и остальным, - какое сено принадлежит нам и что мы собираемся с ним делать, добавив, что он пришел сюда с намерением продать часть своего сена. Я ответил, что мы думаем сначала узнать цены, а затем примем решение. Когда мы отошли достаточно далеко, мы расспросили друг друга об обстановке в деревне. Но мы знали примерно одно и то же, потому что, как оказалось, покинули село в один день. Он легко добрался по нормальной дороге, нам же пришлось испытать множество трудностей. Ибрагим спросил, доверяю ли я этим людям и не могут ли они донести на нас. Я ответил, что не знаю, что думать по этому поводу. Тогда он предложил отправиться на его ардозу, где сейчас живут зажиточные крестьяне, которые против коммунистов и большевиков, и погостить у них, так как там мы будем в безопасности. Я принял это предложение. Вернувшись в хижину, я объявил, что мы уходим вместе с Ибрагимом. Издольщики уговаривали нас погостить еще немного, но, поблагодарив их, я ответил, что мы заглянули сюда по пути, чтобы проверить наше сено. «Мы бы задержались здесь еще на одну ночь, но, поскольку Ибрагиму нужно идти, мы решили составить ему компанию», объяснил я причину нашего ухода. Вежливо попрощавшись, мы выпили предложенный ими на дорогу айран и расстались.

На ардозе Ибрагима нас встретили 9-10 чело-ек, действительно являвшихся противниками коммунизма. Это было совершенно ясно из их разговоров. Поскольку они вели здесь холостяцкую жизнь, готовить для нас еду принялись молодые парни. Запах варящегося мяса еще сильнее разжег во мне чувство голода. Я уже начал мечтать о сладком сне после ужина, но Ибрагим, снова сделав мне знак глазом, отозвал меня в сторону. «Я очень беспокоюсь за домашних, - сказал он. - Алихан здесь в безопасности, а мы двое давай вернемся в село и выясним, что там происходит. Наши находятся сейчас в квартале Карагач [Ныне село Фалдон] у Кантемиро- вых. Если нам удастся туда пробраться, мы узнаем что-нибудь о детях, женщинах и стариках. К тому же там осталась моя лошадь, и в случае необходимости мы оба сядем на нее и вернемся сюда. Хотя, по правде говоря, я хочу поехать в куртатинское Ногкау [В оригинале по-осет. - Курттаты Ноккау (Kurttati Nokkau)], потому что все те из наших, кто смог бежать, сейчас собрались там». Я поддержал этот план, и после ужина мы рассказали о нем остальным. Затем, оставив брата на их попечении, отправились в обратный путь.

 

Не знаю, как долго мы шли той длинной ноябрьской ночью, но в конце концов вышли к пастбищам семьи Ибрагима. С двух сторон от них рос лес, справа текла речка Бордон. Такие узкие, длинные луга у нас называются сопперами. Там, где кончался соппер, начинался окраинный квартал нашего села - Кора. Дом Ибрагима тоже был в этом квартале. Здесь проживало шесть дворов Кубатиевых [В оригинале - Кубатлар (Kubatlar)] и один двор Абисаловых [В оригинале - Абисаллар (Abisallar)], и здесь же сливались друг с другом речки Суардон и Бордон. Мы подошли к селу, но входить в него не решались. Собственно, в этом не было и смысла, потому что еще два дня назад все дома были покинуты: их жители перебрались в Карагач к Кантемировым. Тогда мы решили перейти речки вброд и с другой стороны подняться на холм, на который всего два дня назад мы с братом взбирались, едва выйдя из села, а затем тем же путем спуститься на террасообразную площадку, с которой все наше село можно было видеть как на ладони. Там находилось три дома Кубатиевых. Кроме того, квартал Карагач располагался как раз у основания этой террасы, а прямо напротив нее находился наш дом. Я снял обувь, чтобы перейти речку. Ибрагим же вдруг заявил, что если он разуется, то больше не сможет надеть свою обувь, так как она у него настолько ветха, что может порваться на части, и тогда ему придется идти по снегу босиком. (Наша обувь сильно отличалась от нынешней. Это были мягкие сафьяновые сапожки. Их шили дома женщины, и они были не очень прочными.) Я посадил Ибрагима себе на спину, и таким образом мы перешли обе речки. Мы бросили взгляд на квартал Ибрагима. Дома были разграблены, все вплоть до оконных рам унесено. Перевалив через вершину холма, мы направились к террасе. Я посмотрел в ту сторону, где находились наши дома. Во дворе моего дяди горел большой костер. В свете его пламени я смог разглядеть несколько человек. Они были чем-то заняты у огня, но что именно они делали, мне не удалось разобрать. Впоследствии я узнал, что большевики использовали кунацкую моего дяди как тюрьму. Всех арестованных мужчин независимо от возраста они запирали там. У моего дяди были очень красивые, крупные и сильные быки. Одного из них они зарезали. Разобрав окружавший двор забор, разожгли из его сухих досок костер. Часть мяса они варили над огнем в большом казане, а из остального жарили шашлыки. Они пребывали в хорошем расположении духа и распевали песни.

Мы подошли уже довольно близко к тому месту склона, где находилась терраса. Между нами и домами было всего каких-нибудь 70 метров. Дома здесь стояли близко друг к другу. Мы могли видеть женщин, переходивших из одного дома в другой, но подойти не осмеливались, так как внутри вполне могли находиться большевики. В ожидании прошло немало времени, и мы начали замерзать. Тогда я сказал Ибрагиму, что все-таки подойду ближе и посмотрю, и побежал к среднему из трех домов. Я приложил ухо к двери: изнутри доносилась женская речь, мужских голосов не было слышно. В это время следом за мной подошел и Ибрагим. Поскольку дверь была не заперта, мы вошли в дом. Там находились женщины и девушки - наши родственницы. Увидев нас, они очень обрадовались, по-очередно обняли нас, усадили и тут же в страхе и волнении сообщили, что дозорные ушли совсем недавно, но они приходят через каждые два часа и спрашивают, не появился ли кто-нибудь из мужчин. Хозяйка дома принесла что-то поесть. «Угощайтесь, не теряйте время, - сказала она. - Скоро они опять придут. Так что быстрее убегайте, пока вас не поймали». Хоть мы и были очень голодны, но заявили, что нашей целью было лишь выяснить, что происходит в деревне. Однако они не знали ничего, за исключением того, что все женщины группами по 40-50 человек собрались в домах квартала Карагач на этом берегу Урсдона. Не знали они и того, кто в каком доме находится. Таким образом, я так и не смог выяснить местонахождение матери и сестер. Мы встали, чтобы идти, но хозяйка дома остановила нас, сказав, что не отпустит, пока мы не съедим что-нибудь. Несмотря на голод, аппетита у нас не было, но, чтобы не обидеть женщину, мы схватили что-то на ходу и, даже не дожевав, выскочили на улицу, а оттуда в одно мгновение добрались до склона. Но что же делать теперь? Ибрагим предложил попытаться тайком пробраться в квартал Кантемировых, взять там его лошадь и отправиться вместе в Ногкау. Я не согласился, сказав, что это большой квартал и на улицах там будет много дозорных, которые без труда нас обнаружат и схватят. Я считал более разумным вернуться на ардозу, которую мы покинули ночью. Но Ибрагим был настроен осуществить задуманное. Освободив свою руку из моей, он начал спускаться по направлению к селу и вскоре исчез в темноте.

Я еще некоторое время постоял в нерешительности и медленно побрел обратно по той же дороге, по которой мы пришли. Перед лесом были заросли кустарника, и когда я дошел до них, оказался как раз напротив нашего дома. Там было несколько больших камней, и, протиснувшись между ними, я посмотрел на деревню. Благодаря лунному свету и белизне снега я видел ее очень хорошо. Довольно долго я наблюдал, но никто не выглядывал ни из нашего дома, ни из дома дяди. Двери и окна домов были закрыты, распахнуты лишь двери конюшен. Значит, они нас вчистую ограбили. Начало светать. Поскольку лес был рядом, я не боялся быть пойманным, но между камнями было холодно, и я начал замерзать. Как поступить? До ардозы очень далеко, к тому же я совершенно не спал и очень устал. Спуститься в деревню и зайти домой? Но там могут оказаться дозорные. Размышляя таким образом, я вдруг вспомнил, что немного поодаль, в кустарниковой чаще, живет сын тети моегo отца. Среди кустарников там росло много диких яблонь, груш и других плодовых деревьев. Изредка попадались и большие деревья. Этот человек был очень трудолюбив. Он построил здесь дом и, скрестив различные сорта, собирал хорошие урожаи фруктов. Он дважды был женат, но детей у него не было.

 

От холода я начал стучать зубами и, сказав себе: «Эй, Болат, чего ты боишься? Какой смысл после этого имеет жизнь? Так и так пропадать», пошел к дому старика. Тихонько постучал и стал ждать, опустив палец на курок, так как не мог знать наверняка, кто откроет дверь. У меня отлегло от сердца, когда я услышал голос дяди, спрашивавшего, кто там. Он тоже узнал меня и открыл дверь. Увидев, что я весь дрожу, он со словами:" Ах ты, бедняга!" ввел меня внутрь, прижал к груди и заплакал. Тем временем пришла его жена и затопила железную печь, от которой в комнате стало тепло. Придя в себя, я спросил дядю об обстановке в селе, и он рассказал мне следующее: Они запретили нам выходить на улицу. Женщины говорят, что они аре­стовали всех мужчин - и молодых, и стариков. Ко мне они тоже приходили, но почему-то не забрали, а лишь приказали не выходить на улицу. Вот я и сижу дома. Наблюдаю со своего порога за деревней, но кроме ваших домов отсюда ничего не видно. Какой-то чело­век угнал ваших волов, кто-то - коров, кто-то - лоша­дей. Когда я спросил об отце, он ответил: "Илас иног­да выходит из дома, прогуливается перед дверью и снова заходит в дом. Больше никого из ваших я не вижу. В сущности, другого ответа я и не ожидал. Меж­ду тем жена дяди разогрела еду и пригласила меня к столу. Прежде чем сесть, я попросил у дяди проще­ния за беспокойство в столь неподходящий час и ска­зал: "Я знаю, что вы не едите в такое время. Поэтому, пожалуйста, идите и ложитесь. Один я поем спокой­нее." Он согласился и ушел в свою комнату. Поев, я поблагодарил тетю и предложил ей также идти спать, сказав, что и сам немного отдохну. В тепле я уснул прямо там, где сидел, а когда проснулся и выглянул в окно, было уже довольно светло.

Я вышел за дверь и стал наблюдать за нашим домом. Вдруг а увидел, что из трубы потянулся ды­мок. Затем открылась дверь, и показался отец, направ­лявшийся к конюшням. Пригнув голову, я быстро по­бежал к дому, совершенно не думая о том, правильно ли поступаю. Я перескочил через мост, влетел в дом, сел у печи и стал греться. Когда вошел отец и увидел меня, он удивленно воскликнул: "Это ты, Мишка?!" (отец называл меня именно этим именем). "Да", - ответил я, вскочив с места. Он тоже очень волновался за нас. Я рассказал ему о наших приключениях. Затем спро­сил о матери и сестрах. Они перебрались в Карагач, - ответил отец. - Я слышал, что они находятся в доме Умара Абисалова [В оригинале - Омер Абисал (Omer Abisal)]. Большевики утверждают, что аре­стовали всех, кроме меня и Тазрета (Тазретбыл млад­шим братом отца). Объясняют это тем, что мы никому не причиняли зла. Говорят, что таково их решение и нам нечего бояться. Они также обещают не трогать наших сыновей, если те придут и сдадутся. Не могу понять, что за игру они ведут. Приходят по 4-5 раз в день, и все наши соседи или знакомые. Среди пере­численных отцом имен были и наши молочные братья. Мы выросли на вашем хлебе, - говорили, оказывается, они отцу, - и вы знаете, что мы не желаем, чтобы с вами случилось что-нибудь плохое. Мы люди богобо­язненные и не причиним вам вреда. Я внимательно выслушал отца и сказал, что не доверяю им, даже если они говорят искренне. Ведь прошел всего год с тех пор, как мы отдали им землю и заключили соглаше­ние, и вот они сами нарушили его. Интересно, чем они объяснят свои действия? Не верю я их обещаниям, осо­бенно после того, как на своих собраниях они решили уничтожить нас. Отец согласился со мной и спросил, что я теперь думаю предпринять. Я ответил, что, по­скольку уже очень светло и из дома выйти невозмож­но, до вечера я посижу в погребе, а ночью вернусь на Сурх-Ардозу. Спустившись в погреб, я постелил тю­фяк и лег. От отца я узнал также, что в тот вечер, когда мы убежали, он, опасаясь ограбления, вынес кое-ка­кие ценные вещи из дома и сложил их в яме в нашем саду, прикрыв сверху сеном в надежде, что идущий снег сделает это место незаметным. Однако кто-то все видел, и на следующую же ночь вещи исчезли.

Когда у человека тревожно на душе, ему ста­новится не до сна, каким бы невыспавшимся он ни был. Так и я просыпался от каждого легкого шума. Ближе к обеду прибыл какой-то конный отряд. Их было около 15 человек. Выстроившись в нашем дворе, они вызва­ли отца. Я наблюдал за происходившим из маленько­го оконца в погребе. Они вновь спросили отца, не вер­нулся ли кто-нибудь из его сыновей, и стали по свое­му обыкновению уверять его, что нам с их стороны не грозит никакая опасность. Отец в свою очередь заве­рил их в том, что полностью доверяет им, и обещал немедленно отправить нас к ним в случае, если мы появимся. Для большей убедительности он взял с них слово, что они будут присматривать за нами и не да­дут нас в обиду людям с дурными намерениями. Меж­ду тем я был свидетелем живой карикатуры. Было оче­видно, что эти большевики под предлогом поиска бег­лецов заходили в дома с целью обыкновенного грабе­жа. В нашем селе было много офицеров почти всех званий вплоть до полковников. Входя в их дома, они бесцеремонно рылись в баулах, ящиках, шкатулках и забирали с собой все, что хотели, в том числе такие ценные и памятные вещи, как медали и эполеты. То, что я сейчас видел, было связано именно с этим. Эти люди прицепили медали и эполеты к хвостам и гривам своих лошадей, насмехаясь таким образом над нами. Таков был метод воспитания людей новым режимом.

 

Под вечер отец в доме моего младшего дяди Тазрета встретился с неким Эльмурзой Баскаевым [В оригинале - Башикатей (Basikatey)], который, хотя и считался сторонником большевиков, на самом деле был верен нам и являлся надежным человеком. Как рассказал Эльмурза, в эту ночь наши молодые ребята, собравшиеся в Ногкау, намерева­лись в сопровождении отряда всадников приехать на телегах в Карагач и тайно вывезти оттуда несколь­ко семей, которые будут заранее собраны в одном из домов на окраине квартала. Эльмурза должен был помогать им в этом. Вернувшись домой, отец сооб­щил эту новость и спросил меня, сказать ли ему Эльмурзе о том, что я нахожусь здесь. "Скажи, конеч­но, - ответил я, - пусть он и меня спасет". Эльмур­за, как он и условился с отцом, пришел вечером око­ло 9 часов. Я уже был наготове. Повесил на плечо ружье дулом вниз, удлинив ремень так, чтобы при­клад упирался мне в подмышку, сверху одел мехо­вую шубу и сел на коня позади Эльмурзы. Перед тем как отправиться, он предупредил меня, чтобы я не разговаривал в пути. Мы двигались по длинной грязной улице квартала Карагач. Была кромешная тьма. Будь эта ночь такой же светлой, как предыду­щая, мы едва ли смогли бы так свободно ехать по­среди улицы, потому что в пути то и дело встреча­лись дозорные и окликали нас: Кто ты? Эльмурза отвечал им: А ты кто? Они его сразу же узнавали и начинали обмениваться с ним шутками, после чего мы ехали дальше. Иногда дозорные подъезжали к нам близко, но меня так ни разу и не заметили. Нако­нец мы добрались до окраины квартала. Женщины и дети, которые должны были ехать, находились в одном из домов в полной готовности. Вскоре за нами пришли два человека и забрали нас. Мы довольно долго шли пешком по полям и холмам, пока наконец не добрались до ожидавших нас трех повозок, зап­ряженных каждая парой лошадей, и сопровождав­шего их отряда вооруженных с ног до головы всад­ников. Мой старший брат Умар тоже находился в этом отряде, большинство которого составляла куртатинская молодежь. Все они превосходно владели ору­жием, поэтому, появись перед ними даже целый полк, они смогли бы успешно ему противостоять. Когда женщины и дети были усажены в повозки, я тоже сел рядом с одним из возниц - Хасаном Цаликовым, - и через несколько часов мы достигли Ногкау. Жители села заранее подготовились к нашему прибытию и, разделив нас на группы, разобрали по домам. Меня повел к себе Хаджимурза Дзаболов [В оригинале - Дзанболаты (Dzanbolati)]. Когда я во­шел в его кунацкую, я увидел, что там же находятся и все мои друзья, чему крайне обрадовался. Они тоже были рады видеть меня. Какое-то время мы рассказывали друг другу о своих приключениях, за­тем легли, и я наконец хорошо выспался.

Так как в селе были люди старше нас по возра­сту, мы не могли предпринимать каких-либо действий по своей инициативе и ждали их распоряжений. Шли дни.

Через село, в котором мы находились, проте­кает река Ардон. Примерно в 15 километрах от него на другом берегу этой же реки располагался городок Алагир, более половины населения которого составляли осетины, а остальную часть - русские и грузины. Меж­ду осетинами и грузинами с давних пор существовали противоречия. После революции здешние русские при­держивались нейтралитета, грузины заняли сторону большевиков, а что собой представляли осетины - было непонятно. И вот теперь, пользуясь смутой, они начали выяснять друг с другом отношения. Поскольку осетины были многочисленнее, они окружили грузинс­кий квартал. Грузины же изо всех сил сопротивлялись, ведя огонь из своих домов. Кроме того, они изменили русло протекавшей через их квартал речки, оставив тем самым осетин без воды, и стреляли в каждого при­ближавшегося к воде осетина, будь то мужчина или женщина. После того как прибывшая из Апагира депу­тация побывала в доме полковника Угалука Цаликова [В оригинале - Огалык Цалыккаты (Tsalikkati Ogaiik)], эти новости сразу же распространились по всему селу. Депутация просила полковника Угалука возгла­вить и упорядочить военные силы алагирцев, а также - во имя сохранения чести осетин - перебросить туда в качестве подкрепления вооруженные отряды, находив­шиеся в Ногкау. Как мы поняли из разговоров, жители этого села тоже не любили грузин. Зато они доверяли собравшимся сейчас здесь молодым ребятам из на­шего села. Неслучайно полковник пригласил на со­брание и наших старейшин, и в результате было при­нято решение объединиться с алагирцами под коман­дованием полковника Угалука и атаковать грузин.

Тут же начались приготовления. Поскольку во время отсутствия боеспособных мужчин село могло подвергнуться нападению ардонских и кадгаронских большевиков, было решено вывезти всех женщин и детей на телегах в горные села Куртатинского и Карцинского ущелий. Те, кто лишь несколько дней назад прибыли сюда из нашего села в надежде немного от­дохнуть, говорили, что попали из огня в полымя. Од­новременно шло формирование подразделения, которому предстояло отправиться воевать в Алагир. Все работали не покладая рук. Каждый знал свои обязан­ности. Мне в числе десяти других человек было пору­чено перевезти женщин и детей. Почти никто из нас не желал соглашаться на это поручение. Нас задевало, что, в то время как все шли сражаться, мы должны были оставаться среди женщин. Полковник Угалук, однако, произнес речь: На войне каждый делает то, что ему поручено. Обязанности не выбирают, а выполня­ют. Всякая обязанность священна. Что толку от моего командирства, если каждый будет мне перечить. Я при­казываю вам сопровождать женщин для обеспечения их безопасности». После этих слов нам ничего не остава­лось, как отправиться вместе с женщинами в путь. К вечеру мы добрались до села Дзуарикау, расположен­ного у выхода реки Фиагдон из теснины. Поскольку жители этого села происходили, как и ногкауцы, из Куртатинского ущелья и принадлежали к одному с ними племени, они преградили нам путь и потребовали, что­бы мы остановились у них погостить. Мы согласились. Нас распределили по домам по 10-12 человек, зареза­ли баранов и угостили на славу. Утром после завтрака мы снова двинулись в путь. Этот участок дороги был очень каменист, к тому же нам часто приходилось пе­реправляться через реку Фиагдон, которая протекала здесь, извиваясь змейкой. После полудня мы достиг­ли села Гусыра, где находилась развилка дорог. Одна дорога вела в глубь Куртатинского ущелья, а другая - в сторону Карца. Наша колонна разделилась на две части. Одна продолжила путь вверх по Куртатинскому ущелью, а мы направились в Карца, куда прибыли лишь вечером. Все остановились у своих родственников.

 

Через три дня, проведенных здесь, нас стало томить бездействие, и, поскольку данное нам задание было выполнено, мы, три всадника, решили вернуться в Алагир на войну. Чтобы добраться туда как можно скорее, мы пустили лошадей вскачь и под вечер уже встретились со своими друзьями. От них мы узнали, что, когда наше подразделение вошло в Алагир, все вокруг выглядело спокойно. Решив, что противник напуган и собирается сдаваться, подразделение по глав­ной улице направилось в сторону центральной площа­ди, чтобы продемонстрировать там свою силу и пре­восходство. Однако, когда оно углубилось в поселок, грузины неожиданно открыли по нашим шквальный огонь из оконных и дверных проемов. Во время этой первой перестрелки погиб сын Гина Шанаева [В оригинале - Шанатай (Shanatay], благо­родный, отважный и красивый юноша, имени которого я сейчас не могу вспомнить, и еще несколько человек было ранено. Мы тоже теперь присоединились к сво­им товарищам. Наши старались атаковать, но враг не давал подойти близко. По вооружению мы были рав­ны, так как стреляли только из винтовок. Пушек и пу­леметов не было ни у той, ни у другой стороны.

Через некоторое время нам стало известно, что из Кадгарона в направлении Ногкау движутся больше­вистские подразделения. Полковник Угалук разделил своих кавалеристов на два отряда, сам возглавил тот из них, куда попал и я, и мы выступили навстречу боль­шевикам. Выехав на равнину, мы спешились, и пол­ковник передал свою лошадь одному из своих род­ственников - молодому парню по имени Алихан. Мы двигались теперь стрелковой цепью. Вскоре завяза­лась перестрелка с противником, который в несколько раз превосходил нас по численности и благодаря это­му стал нас постепенно окружать. Почувствовав это, наши начали бежать. Так как полковник находился в голове отряда, парень, ведший под уздцы его лошадь, не осмелился приблизиться к нему и бросился наутек вместе с лошадью. Наблюдавший за этим сын моего дяди Махар [В оригинале - Махир (Mahir)] который был очень искусным наездни­ком, догнал удиравшего Алихана, забрал у него ло­шадь и привел ее полковнику. Полковник был быва­лым фронтовым офицером. Как ни в чем не бывало сев на коня и поблагодарив Махара, он с досадой и злостью крикнул вслед беглецам: «Гъей, куырттаты лэеппутаэ! Хъаэды бынмае давынмээ...», то есть при­мерно: «Эй, куртатинская молодежь! Вам бы только во­ровать в лесу, потому что больше вы ни на что не год­ны». Вместе с полковником мы медленно отошли на­зад и наконец скрылись в лесу. Издалека мы видели, как большевики заняли Ногкау и подожгли стога сена. Когда отовсюду стало подниматься пламя, мы реши­ли, что они предали огню все село. Видя это, его жите­ли были вне себя от горя. С наступлением темноты мы отправились в близлежащее село Хаталдон, а часть наших людей осталась ночевать в селе Суадаг. Как обычно, мы разошлись по домам партиями по 5-10 че­ловек. Нас хорошо приняли и накормили ужином. Вы­ставив на всякий случай часовых, мы легли спать.

Высланные нами ночью в сторону Ногкау раз­ведчики не смогли разглядеть в темноте ничего, кроме пламени, и поэтому не сообщили ничего нового. Одна­ко разведчик, вернувшийся утром, рассказал, что враг ушел, спалив только стога сена, все же остальное в селе цело и невредимо. Ногкауцы намеревались не­медленно вернуться в родное село, но хозяева насто­яли на том, чтобы мы позавтракали. Никто, однако, не думал о том, голоден он или сыт: все переживали за свои дома.

Прибыв в село, мы увидели, что дома действи­тельно не пострадали. Зато на улицах валялось много куриных перьев. Значит, они устроили себе угощение из здешних кур. Все разошлись по домам. У нас же не было ни дома, ни двора, и мы с товарищами верну­лись в Карца. С этого дня где нас заставал вечер, там мы встречали и утро.

Однажды я узнал, что арестованные жители нашего села были этапированы во Владикавказ. Сре­ди них был и мой родственник Ибрагим, который не­сколько дней назад не послушался меня и вернулся в село. Кто-то заметил, как он входил в дом. На него донесли, и дом был оцеплен. Вскочив на лошадь, Ибрагим пытался бежать, но был схвачен. Через пару дней пришло новое известие. Ингуши, прослышав­шие о том, что наши арестованные односельчане перевезены во Владикавказ, несмотря на то, что сами они являлись сторонниками большевиков, обрати­лись в комитет с просьбой передать им на поруки этих осетин, пообещав, что доставят их в суд в на­значенный день, а в случае, если не выполнят обе­щания, готовы будут сами понести наказание, пре­дусмотренное для арестованных. Так наши ста­ли гостями ингушей.

 

Нам же самим нечем заняться. Живем за чу­жой счет, проводим время в кунацких. Вскоре безде­лье начало тяготить. По прошествии нескольких дней я решил купить себе отрез ткани на костюм и навел на этот счет справки в селах Карцинского ущелья. Одна­ко, поскольку в то время почти все магазины были раз­граблены, найти какую-либо ткань было невозможно не только в городе и поселках, но даже в деревнях. В горных селах женщины ткали красивую шерстяную ткань, напоминавшую кашемир, но и ее я не обнару­жил. Мне лишь сказали, что то, что я ищу, может най­тись в селах Куртатинского ущелья. Я предложил дру­зьям воспользоваться этим поводом для того, чтобы отправиться туда вместе и своими глазами увидеть прославленные в песнях и исторических преданиях места, в которых мне никогда раньше не приходилось бывать. Друзья, однако, не согласились, не захотев зря утомлять лошадей. Несмотря на то, что я настаи­вал, говоря, что не знаю никого в той стороне, и про­сил, чтобы хоть один из них поехал со мной, все было напрасно. Они лишь посоветовали мне ограничить маршрут двумя-тремя лежащими на основной дороге селами и, если там не удастся найти ткань, не ехать дальше и возвращаться назад. С этими словами они проводили меня в путь.

Доехав до развилки дорог в Гусыре, я свернул в сторону Куртатинского ущелья и, проехав довольно длинное расстояние, прибыл в какое-то село. У въезда в него я встретил трех мужчин, сидевших у стены ка­кого-то дома лицом к солнцу и беседовавших друг с другом. Я поздоровался. Они тоже приветствовали меня, поднявшись на ноги. Я сказал, что ищу ткань, на что они ответили, что уже многие до меня приезжали за тем же, но возвращались ни с чем, и добавили, что, возможно, мне больше повезет в следующих селах. От них же я узнал, что это было то самое село Даллагкау, которое упоминается в старинной куртатинской песне. Когда я стал прощаться, они сказали мне: «Ты, похоже, не здешний. Задержись и погости у нас». Я поблагодарил их за приглашение, но отказался, со­славшись на то, что мне предстоит еще побывать в других селах, а затем успеть вернуться обратно. Один из них, желая хоть чем-то мне помочь, сообщил, что впереди находятся села Лац и Харисджин и что в пер­вом из них я вряд ли что-нибудь смогу найти, но во втором в магазине Марзагановых [В оригинале - Мирзаганлар (Mirzaganlar)], возможно, имеет­ся ткань. Я вновь поблагодарил их, и мы расстались.

Я ехал по проходившей через село дороге и, когда доехал до его середины, увидел возвышавший­ся за домами холм с очень крутым подъемом, на вер­шине которого находилось каменное строение, похо­жее на крепость. На его крыше было свалено огром­ное количество оленьих рогов, скопившихся здесь, возможно, за многие столетия. Вокруг не было ни души, и поэтому я не смог что-нибудь выяснить об этом стро­ении и рогах. По моему предположению, они были свя­заны с обычаем, сохранившимся со времен многобо­жия, когда охотники преподносили рога убитых ими оленей в дар богу охоты. За селом ущелье расшири­лось, по обеим его сторонам возвышались холмы. На склонах холма, находившегося слева от меня, распо­лагались древние крепости, а рядом с ними - четырех­угольные башни высотой в 20-25 метров, имевшие вид широких в основании, но сужающихся кверху усечен­ных пирамид. У многих башен были обрушены стены или верх. Я думаю, что эти сооружения также относят­ся к очень старым временам и, возможно, были пост­роены еще до прихода в это ущелье куртатинцев.

Я поехал дальше. Вскоре впереди показалось какое-то село, и через некоторое время я уже был там. На улицах никого не было, лишь из двери какого-то дома выглянул парнишка лет 12-13. Я подъехал к нему, поздоровался и спросил, как называется это село. Когда он ответил, что это Лац, я поинтересовался, где здесь можно найти кашемировый отрез. Мальчик, не­много подумав, сказал, что здесь живет одна пожилая женщина, у которой, возможно, есть ткань, и побежал разузнать. Вскоре он вернулся и, сказав, что бабушка хочет меня видеть, пригласил в дом. Я спешился и, пройдя через несколько дверей, оказался в чистой аккуратной комнате. Женщина лет семидесяти сидела на тахте. Рядом с ней стояла женщина помоложе. Мы пожали друг другу руки, и я сел на указанное мне ме­сто. Мальчишка ждал стоя. Пожилая женщина сказа­ла, что по тому, что я спрашивал у ребенка название села, она поняла, что я не здешний. Попросив не счесть ее вопросы бестактными, она спросила кто я и откуда. Узнав, что я из Кубатиевых, обе женщины стали выра­жать мне свое почтение. Затем старуха сделала голо­вой знак молодой женщине и ребенку и, когда те выш­ли из комнаты, сказала: «Мы слышали о том, что с вами случилось и очень огорчены этим. Из рассказа ребенка я поняла, что вы, несомненно, тех кто под­верглись нападению на равнине, потому что все живу­щие в этом ущелье знают наше село. Я правильно сде­лала, что пригласила вас в дом, и очень счастлива, что вижу вас. Наши мужчины, то есть мои сыновья, ушли на пастбище, чтобы присмотреть за нашим ско­том и пригнать лошадей. К вечеру они вернутся, так что сегодня я вас не отпущу, познакомитесь с моими сыновьями, погостите у нас. Я поблагодарил ее и ска­зал, что в Карца меня ждут друзья, с которыми завтра мне предстоит ехать в Ногкау, и поэтому я бы хотел только увидеть кашемир, если он имеется. Старуха стала настаивать, но в это время открылась дверь, и в комнату вошла молодая женщина с большим подно­сом в руках, на котором находились уалибахи из све­жего сыра, шашлык из сушеной баранины и малень­кий графин, до краев наполненный вишневым лике­ром. Женщина сказала также, что мою лошадь отвели в конюшню и дали ей сена. Услышав это, я стал изви­няться за причиненные хлопоты. По правде говоря, хоть я и ломался и отнекивался, такой прием мне очень понравился. Немного погодя молодая женщина во вто­рой раз вошла в комнату с чашей пива в руках, как будто вишневого ликера было недостаточно. Пожилая женщина взяла у нее чашу с темным пенящимся пи­вом и, произнеся:" Добро пожаловать! Ты принес счас­тье в наш дом", протянула ее мне. Я отпил глоток и, как того требовал обычай, вернул чашу. Держа ее в руках, женщина сказала: "Пусть будут прокляты те, кто поступил с вами так несправедливо! Пусть лишив­шие вас дома и родины сами останутся без отечества!" После таких довольно длинных проклятий в адрес на­ших врагов она тоже выпила глоток пива. Мы стали обедать. Женщина время от времени поднимала чашу с пивом и, сказав несколько слов, протягивала ее мне. Таким образом, я не только наелся, но и хорошенько захмелел. Выпив в дополнение к пиву еще и немного ликера, я попросил разрешения ехать. Тут женщина начала просить прощения за то, что задержала меня, так как, по ее словам, не могла смириться с тем, что прибывший издалека путник проедет мимо, даже не погостив в их селе, и призналась, что кашемира у них, к сожалению, нет. Я был очень озадачен этим, но сказать было нечего. Поблагодарив хозяев за прием, я ушел.

 

Теперь, будучи сытым и в подвыпившем со­стоянии, я готов был ехать куда угодно. К тому же и лошадь моя была накормлена. Я направился в Харисджин и через полчаса был уже в магазине Марзагановых. Внутри было довольно многолюдно. Я поздоро­вался и спросил про кашемир. Продавец, указав на лежавшую в углу ткань, сказал, что хорошего матери­ала у них не осталось, а имеющийся вряд ли понра­вится такому молодому человеку, как я, после чего занялся другими покупателями. Я знал, что этот чело­век приходился нам родственником, но мы не были знакомы. Если бы я ему представился, он обязатель­но пригласил бы меня к себе и оставил на ночь, и я бы, конечно, не отказался от этого. Но было очевидно, что у него нет времени заниматься мной, так как под вечер в лавке собралось много покупателей и все торопи­лись. Поэтому я лишь спросил его, где я могу найти хорошую ткань. Он указал на находившуюся напротив нас гору и сказал: "Там расположено село Цмити. На­деюсь, что если вы сможете туда добраться, то найде­те там у торговца по имени Ахберди [В оригинале - Акверди (Akverdi)] ткань, которую ищите». Я поблагодарил его и вышел. Человек какое-то время смотрел мне вслед, словно хотел что-то ска­зать или спросить, однако не сделал этого.

Я сел на коня. Гора, которую показал мне про­давец, находилась на моем обратном пути. Я вернул­ся на дорогу, по которой только что приехал, и, про­ехав по ней около километра в обратном направлении, очутился на перекрестке дорог, одна из которых вела на Цмитинскую гору. Здесь я задумался, стоит ли мне туда подниматься или нет. До Карца далеко, и доеду я туда только к полуночи. "Здесь же я никого не знаю, но, как бы то ни было, это - осетинское село, и кто- нибудь непременно оставит меня погостить", - поду­мал я и, повернув налево, начал взбираться на высо­кую крутую гору. Наступили сумерки. Я ехал очень долго, и село должно было быть уже близко, когда вдруг я услышал звук приближающейся телеги, а вско­ре показался и темный силуэт человека. Человек тоже меня заметил и, сняв с плеча ружье, направил его на меня. Эй, кто ты? - закричал он. - Не приближайся, а то убью. Я остановился и спросил, кто он такой и что я ему сделал плохого, что он хочет меня убить. Он ответил, что не местный и живет на равнине в селе Заманкул. Я тоже здесь гость, - сказал я, - я дигорец по фамилии Кубатиев. Хорошо, если так, - обрадо­вался он, - тогда давай поговорим. Он подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки. Незнакомец спро­сил, куда и зачем я еду, и я объяснил цель моей поез­дки. Затем он поинтересовался, знаком ли я здесь с кем-нибудь, и, узнав, что я здесь чужак и никого не знаю, предостерег меня следующим образом: Это очень плохо. Они собаки и съедят тебя из-за твоей лошади и оружия, поэтому никому не верь. Правда, есть тут один человек по имени Хаматкан, из фамилии Елоевых [ В оригинале - Елувата (Yeluvata)]. Будь его гостем. Если же ты думаешь ос­тановиться у других, то лучше возвращайся назад. Я поблагодарил его, и мы расстались.

Я въехал в село. Перед садовой калиткой од­ного дома разговаривали два человека моего возрас­та. Я подъехал к ним, поздоровался и спросил, где находится дом Хаматкана Елоева. Поняв, что я не ме­стный, один из них, должно быть хозяин дома, открыл калитку и пригласил меня войти со словами: "Пожа­луйста, будь нашим гостем, окажи честь". Я поблагодарил его, сказав, что мне необходимо остановиться у Хаматкана. Они попробовали настаивать, говоря, что нет разницы в том, у кого останавливаться, но я не согла­сился, и молодому человеку, приглашавшему меня в свой дом, ничего не осталось, как пойти впереди меня, показывая дорогу. Когда мы подошли к какому-то за­гону для скота, он крикнул старику лет семидесяти, бросавшему животным сено: "Эй, Хаматкан, принимай гостя. Старик ответил: "Любой гость от бога, зови его в дом". Молодой человек взял под уздцы мою лошадь, привязал ее к дереву, и мы вошли в дверь. До того дня я не встречал подобного жилища. Оно не было похоже ни на обычный дом, ни на казарму. У него имел­ся большой внутренний сад площадью примерно 40 на 50 метров. Где-то в стороне из источника с журчани­ем текла вода. Посередине находился открытый очаг, в котором ярко горел огонь. Хотя его пламя освещало все вокруг, были зажжены еще и сосновые лучины, и поднимавшийся дым напоминал облако. Над очагом висел огромный котел, в котором что-то шумно кипе­ло. Вокруг огня сидела большая группа мужчин, жен­щин и детей. Мы подошли, и, как только мой провожа­тый сообщил, что я гость, все тут же поднялись. Мне дали деревянный стул, и я стал греться. Мой провожа­тый из вежливости также не уходил и стоял рядом со мной. Через некоторое время подошел Хаматкан с сыном и обратился ко мне:"Добро пожаловать, доро­гой гость. Прости за нескромный вопрос, но кто ты бу­дешь? Откуда, куда и с какой целью направляешься?" Когда я назвал себя, он изменился в лице и сказал, что очень расстроен тем, что произошло с нами. Я по­благодарил его за сочувствие. Как оказалось, этот человек был старым солдатом и служил вместе с моими дядями. На груди у него красовалась медаль. Он по­именно расспросил почти о всех наших старых офице­рах, и я рассказал ему о состоянии здоровья живых и о том, когда ушли из жизни остальные. Он что-то шеп­нул на ухо своему сыну, и тот вместе с моим провожа­тым куда-то вышли. Мы продолжали беседу. Старик делился со мной своими воспоминаниями, связанны­ми с моими родственниками, а я его слушал. Через некоторое время оба парня вернулись и сделали Хаматкану знак, означавший, что все готово. В этот мо­мент я как раз задумался о том, в каком уголке этой пещеры мне предстоит спать, но мои размышления прервал сам Хаматкан, предложивший войти внутрь. Открылась еще одна дверь, и мы перешли в другой сад, где стоял красивый дом с балконом. Войдя в него, мы оказались в уютной комнате, в которой горела печь (по-видимому, ребята уходили именно для того, чтобы затопить ее) и было очень тепло. Хаматкан посидел не­много с нами и ушел, сказав, что оставляет меня с моими сверстниками, чтобы я мог чувствовать себя свободнее.

 

Парни стали накрывать стол. Мой провожатый - я узнал, что его зовут Сили, - не уходил и помогал хозяину дома. На столе появились различные куша­нья и графин с ликером. (По традиции, ликер, араку и пиво в Осетии делают в домашних условиях, и они имеются почти в каждом доме. Однако молодежь ара­ку не пьет, потому что быть пьяным очень стыдно. Мо­лодые пьют в небольшом количестве лишь пиво и ли­кер исключительно для поднятия духа. Араку же упот­ребляют только взрослые, зрелые люди.) За едой и питьем мы разговорились и были весьма рады, что познакомились друг с другом. Они хотели знать, что происходит в нашей стороне, и я рассказал им о пере­несенных нами злоключениях. Затем хозяин дома ска­зал, что поскольку я с дороги, то, вероятно, нуждаюсь в отдыхе, и предложил мне лечь спать, а завтра про­должить беседу. На это я ответил: "Как говорится, гость - овца, а хозяин - волк. Поэтому гость должен повино­ваться. Все засмеялись. В комнате стояла красивая кровать. Они сняли с нее покрывало. Под ним было белоснежное постельное белье. Молодой хозяин дома постелил себе тут же на полу. Я попросил Сили вер­нуться домой, однако он сказал, что не уйдет, пока гость не ляжет (так у нас полагалось по обычаю). Ког­да я лег, Сили пожелал мне спокойной ночи и, доба­вив, что поговорит с Ахберди и решит вопрос с каше­миром, вышел из комнаты.

В ту ночь я спал очень хорошо. Утром мы хо­рошенько умылись, оделись и сели завтракать. При­шел и Сили. Хоть он и уверял, что уже позавтракал, мы его тоже усадили за стол. После завтрака выпили немного ликера, и я выразил намерение ехать. Они ста­ли протестовать, настаивая, чтобы я остался еще на день, потому что их друзья тоже хотели бы со мной познакомиться, но я ответил, что не могу больше за­держиваться. Сили сказал, что виделся с Ахберди и тот ждет нас в своем доме. Тем временем о моем пред­стоящем отъезде сообщили Хаматкану, который также стал этому противиться."Как же так? - воскликнул он. "В кои-то веки я принимаю в своем доме представителя рода Кубатиевых. Или тебе жаль для меня такого счастья? Останься еще на один день, тем более что мне есть, что тебе рассказать и что ты потом передашь своим дядям. Несмотря на все его попытки удержать меня, я извинился и объяснил, что мне непременно нужно ехать. Он продолжал, однако, упорствовать, настаивая, чтобы я остался у них хотя бы до обеда. Тогда к нему подошел Сили и что-то тихо сказал, пос­ле чего Хаматкан уступил. Он пожелал мне счастли­вого пути, попросил передать привет моим родствен­никам и извинился за то, что они не смогли принять меня, как следует. Мы пожали друг другу руки и рас­стались.

 

До жилища Ахберди мы дошли пешком, ведя лошадь под уздцы. Это был красивый дом с балко­ном, тянущимся вдоль всего фасада на высоте метра от земли. Войдя в садовую калитку, Сили позвал Ах­берди. Дверь открылась, и перед нами предстал очень красиво одетый симпатичный молодой человек, при­ветствовавший нас словом «Йеблагъуаэ» (это кабар­динское слово, означающее «пожалуйте», «извольте», используют и наши осетины). Мы обменялись рукопо­жатиями, и он пригласил нас войти. Я пытался отка­заться от приглашения, сказав, что мне необходимо отправиться в обратный путь как можно скорее, по­скольку дни нынче короткие, а дорога предстоит длин­ная. Но он с улыбкой взял меня под руку и завел в дом, сказав, что нельзя уходить с порога, а затем добавил: «Давайте немного посидим и решим вашу проблему».

Несмотря на то что это было горное село, дом напоминал городской особняк с креслами и коврами, большим салоном и красивым фортепиано в нем. Как я потом узнал, Ахберди был выпускником лицея. Во Владикавказе у него был свой магазин, но, когда в го­роде начались беспорядки, он переехал в свое село и вынужден был оставить торговлю. Оказывается, у него тоже не было ткани, но, когда Сили рассказал ему обо мне, он попросил его не говорить мне об этом и приве­сти меня к нему на обед, так как тоже хотел со мной познакомиться: во Владикавказе он знал кое-кого из Кубатиевых и надеялся, что я окажусь одним из них. Ахберди был старше меня на 3-4 года, но мы могли считаться ровесниками. Он перечислил имена своих знакомых из баделиатов, среди которых оказался и мой старший брат Умар, что еще больше нас сблизило. Пока я размышлял о том, как бы мне побыстрее ре­шить свои дела и отправиться в путь, вошли еще два человека, оказавшиеся родственниками Ахберди. При­ветствовав меня словами «Егас цу, уазэег», они пожа­ли мне руку. Вскоре нас стало уже шесть или семь человек. Они начали накрывать на стол. Я сказал, что собирался уйти, но они лишь засмеялись и предложи­ли сначала немного перекусить, а потом ехать даль­ше. Сказав «Йеблагьуаз», они усадили меня за стол. Угощаясь вкусной едой, пивом и ликером, мы провоз­глашали тост за тостом. Когда я снова заговорил об отъезде, они в один голос обратились ко мне: «Ну что ты заладил?! Уедешь, не беспокойся! В эти зимние дни мы в нашем горном селе умираем со скуки. Дел нет. Никто сюда не приезжает. Поэтому твое появление для нас - дар неба. Останься и сегодня здесь. К вечеру придут еще несколько наших друзей. Устроим вече­ринку и весело проведем время. Поверь, что ты нам очень полюбился». «Уверяю вас, что мне вы тоже очень понравились, - ответил я, - и, если бы не дожидающиеся меня товарищи, которые будут волноваться, я бы ос­тался здесь до тех пор, пока не надоел вам. У нас ведь нет ни дома, ни пристанища. Кому не захочется вести такую даровую жизнь? Я хочу, чтобы вы знали, что я никогда не забуду того теплого отношения к себе, ко­торое встретил с вашей стороны». Они горячо завери­ли меня, что даже по этой короткой встрече они поня­ли, что им никогда не надоест мое общество, и выска­зали много других лестных слов в мой адрес. Я снова поблагодарил их и предложил поднять бокалы за здо­ровье Хаматкана. Мы стоя выпили до дна за Хаматка- на, а затем поочередно за здоровье каждого из при­сутствовавших. Казалось, этому не будет конца. Мы повеселели и стали все больше хмелеть. Тогда я под­нял свой бокал и провозгласил завершающий тост за изобилие. Остальные нехотя согласились. Мы выпили и наконец встали из-за стола. Ребята теперь выразили намерение проводить меня до границы села и, сколь­ко я ни возражал, настояли на своем. Пока мы спори­ли, сын Хаматкана и Сили уже подъехали к дому вер­хом. Лошадь же Ахберди давно была готова. Вчетве­ром мы отправились в путь. Переговариваясь, долго ехали вниз по склону. Я неоднократно спрашивал, не доехали ли мы еще до границы, но всякий раз полу­чал отрицательный ответ. Когда мы наконец спустились на ровное место, уже начало смеркаться. Я остано­вился и сказал: «Теперь я устанавливаю для вас гра­ницу, и если вы меня любите, то не сделаете больше ни шага вперед». На этот раз они уступили. Мы пожа­ли друг другу руки, и я уехал. Проехав какое-то рас­стояние, я оглянулся и увидел, что они все еще стоят и смотрят мне вслед. Я поднял вверх папаху и пома­хал им на прощание. Они словно ждали этого и, схва­тив ружья, выстрелили три раза вверх. Затем помаха­ли папахами и повернули обратно.

Чтобы выехать на главную дорогу, ведущую в сторону Карца, необходимо было преодолеть лежав­ший на пути холм. Я подстегнул лошадь и вскоре пре­одолел его. Подъезжая к развилке, я увидел, что по другой дороге со стороны Харисджина с такой же ско­ростью, как и я, приближался какой-то всадник. Мы поравнялись у развилки, и я узнал его. Это был мой хороший друг Мухар Басаев [В оригинале - Баса (Basa)]. "Добрый ве­чер, что ты здесь делаешь?"- спросил он. Я привет­ствовал его и задал тот же вопрос. Он объяснил, что возвращается из Харисджина, где у него были дела. Когда я сказал, что еду из Цмити, он, удивленно глядя на меня, спросил, с какой целью я там был и как отва­жился на это. Я сказал. «Молодец, - воскликнул он, - это большое мужество. Я бы не осмелился поехать туда один, даже если бы мне давали миллион. Они ведь готовы съесть человека». Я ответил на это, что вчера вечером мне сказали то же самое и назвали имя человека, у которого безопасно остановиться, после чего подробно рассказал ему всю историю. Он никак не мог поверить в то, что мне было там оказано госте­приимство, а когда я сказал, что меня еще и с почетом провожали, он внимательно посмотрел на меня, ста­раясь понять, шучу я или нет. Лишь когда я напомнил, что не в моих правилах говорить неправду, он пове­рил. Беседуя таким образом, мы миновали Лац, где днем раньше я был приглашен на обед, о чем я также поведал своему попутчику. «Ты очень везучий», - за­метил он. Продолжая путь, мы подъехали к селу Дал- лагкау, и недалеко от того места, где вчера я видел груду оленьих рогов, Мухар слез с лошади и знаком предложил мне сделать то же самое. Затем он снял папаху и пошел пешком, ведя лошадь под уздцы. Я в точности повторил его действия, хотя не мог понять смысл этого. Удалившись от места, где находились рога, Мухар надел папаху и сел на лошадь. Я сделал то же. «Возможно, ты не знаешь, - сказал он, - это место называется Дзивгисы Дзуар. Оно обладает боль­шой силой». Значит, традиции, сохранившиеся с эпо­хи многобожия, все еще оказывали влияние на здеш­нее население. Добравшись до развилки в Гусыре, мы расстались, пожелав друг другу счастливого пути.

В Карца я приехал ночью, когда все уже соби­рались лечь спать. Друзья сказали, что очень волно­вались и думали отправиться завтра на мои поиски, если бы я не вернулся этой ночью. Потом попросили показать купленный мной кашемир. Я ответил, что ткань так и не купил, но зато провел за угощениями часы, полные внимания и доброжелательства. «Откуда же тебя там знают?» - удивились они. «Не меня, а мою семью и родственников», - ответил я. Затем я расска­зал о том, что люди, которых я случайно встречал по дороге, плохо отзывались о жителях села Цмити, тог­да как, по-моему, это самые культурные люди в мире, и очень любопытно, откуда они приобрели столь дур­ную славу. Тогда наш хозяин рассказал, что жители Цмити по происхождению отличаются от остальных обитателей Куртатинского ущелья. Иными словами, жители всех сел Куртатинского ущелья, кроме Цмити, являются детьми одного племени, в то время как жи­тели Цмити - дети совершенно другого племени. Испокон веков они не могут ужиться друг с другом. Даже в наши дни между ними часто происходят конфликты. При удобном случае они грабят и даже убивают друг друга и никогда не упускают возможность унизить про­тивоположную сторону словесно. Но к прочим народам и племенам и те, и другие относятся очень хорошо.

Если до сих пор вы терпеливо читали все, что я написал, вы можете спросить, почему о таких простых вещах я пишу в мельчайших подробностях. Это верно.

Однако то, что я в свои 78 лет точно помню события 56-летней давности, доставляет мне огромное удоволь­ствие. Когда я пишу эти строки, я испытываю волне­ние, словно заново переживаю прошлое. Кроме того, я очень люблю осетин. Я не знаю, в какой степени там сейчас следуют прежним обычаям, но очень грущу и тоскую о традициях нашего времени, о любви и уваже­нии, проявлявшихся людьми по отношению друг к дру­гу. Где еще сегодня можно встретить примеры госте­приимства, о которых я рассказал выше? В наши дни люди, живущие в одном доме, даже не здороваются друг с другом. Коротко говоря, кавказский человек уникален в своем роде, однако это злополучная и без­защитная нация.

Почти в каждом доме любого кавказского села есть жилище для гостей - кунацкая, строение из одной комнаты, расположенное на некотором удалении от дома. Дверь в него всегда открыта, а печь готова раз­гореться в любую минуту. Благодаря этому путник в случае необходимости мог легко найти себе ночлег, никого при этом не беспокоя. Так вот и мы находили пищу и ночлег в кунацких в различных селах, ведя праздный образ жизни. Правильнее было бы назвать эту жизнь бродячей. Хозяева домов, где мы гостили, словно у них не было других дел, кроме как кормить нас, несколько раз в день накрывали нам стол. Это нас очень огорчало, нам было стыдно садиться за стол, а когда мы садились, кусок не лез в горло, но другого выхода у нас не было. Летом еще можно было бы жить в лесу, питаясь растениями и дичью, но зимой в снег мы могли лишь переезжать из деревни в деревню, периодически возвращаясь на прежние места.

Однажды ранним утром мы, три товарища, по­кинули Карца и отправились в Ногкау. Наш хозяин, вы­бежав вслед за нами, крикнул: «Куда это вы? »«Не беспокойся, - ответили мы, - сколько бы мы ни блуж­дали, рано или поздно опять появимся». Когда мы въе­хали в Гусыру, нас издалека заметил Саулох Хадарцев [В оригинале - Хадарца Шолох (Hadartsa Soloh)], стоявший у своего дома, и стал поджидать нас. После того как мы приблизились и приветствовали друг друга, он, указывая на дверь, сказал «Йеблагъуэе!». Мы поблагодарили его и, хотя действительно искали место, где могли бы провести время, но, как полагает­ся, немного пожеманничали, сказав, что нам необхо­димо двигаться дальше. Тогда Саулох схватил пово­дья двух ближайших к нему лошадей и заставил нас слезть, сказав, что не допустит, чтобы мы уехали, не погостив у него. Мы вошли в кунацкую, и, когда спра­вились о житье-бытье и немного поговорили, мой това­рищ шутя заметил хозяину: «Если уж ты затащил нас в гости и собираешься чем-нибудь угощать, то поторо­пись, ведь мы путники». «Куда это вы так спешите, уж не в этот ли ад?- спросил Саулох. - По крайней мере два-три дня вы мои гости. Я никуда вас не отпущу. К тому же в доме женщины гонят араку, а ведь эту дрянь не пьют в одиночку, так что мне вас сам бог послал. Если вы уедете, где я еще найду таких друзей? Че­рез некоторое время накрыли стол, принесли и выпив­ку, и мы весело пообедали, понемногу попивая араку. После обеда я поблагодарил Саулоха за угощение и попросил разрешения ехать, но он опять повторил свою клятву не отпускать нас и, более того, подозвав при­служивавшего нам мальчика, велел ему завести на­ших лошадей в стойло, расседлать их, напоить и дать дробленую кукурузу и солому. Удостоверившись, что с лошадьми все в порядке, мы успокоились и продол­жали пировать, пока не пришло время ложиться. Сау­лох был очень остроумным человеком и приятным собе­седником. Он забавлял нас различными историями и анек­дотами. Мы вдоволь насмеялись и весело провели ночь.

Утром за завтраком Саулох предложил опохме­литься, и мы вновь просидели до обеда. Так как мы пили маленькими глотками за разговорами, то, есте­ственно, не пьянели. В полдень мы снова попросили разрешения ехать и на этот раз уже были серьезны. В конце концов Саулох уступил, и мы распрощались.

К вечеру мы прибыли в Ногкау, где у нас было много знакомых, поскольку в этом селе мы уже гости­ли раньше. На этот раз мы остановились в доме детей нашего родственника Дзабе Цаликова [ В оригинале - Цалыкка (Tsalikka)]. Их было ше­стеро: пять братьев-Дзарахмет, Ахмет, Хакяс, Махамат и Госи [В оригинале - Мехмед (Mehmed)] - и одна сестра. Трое братьев были жена­ты, остальные - холосты. Все они жили вместе под одной крышей и представляли собой большую бога­тую семью. Они имели довольно просторную кунац­кую, так как были гостеприимными людьми. Почти каж­дый день у них гостили два-три, а иногда и шесть-семь человек. Семью эту отличала еще одна особенность: почти все они от рождения были туги на ухо. Этот не­достаток они унаследовали от своей матери, через ко­торую они как раз и доводились нам родственниками. Их мать была из дигорской фамилии Битуевых [В оригинале по-русски- Бытута (Bituta)]. В Ногкау у нас были и другие родственники, и, чтобы не надоесть одним из них, мы время от времени переез­жали к другим в этом же селе. За отсутствием определен­ных занятий мы слонялись без дела, не зная, чем заняться.

Как-то я в очередной раз возвращался из Карца в Ногкау. К вечеру похолодало, поднялся ветер. Я пустил лошадь рысью и в пяти километрах от Ногкау встретился с хозяином дома глухим Дзарахметом. Уви­дев меня издали, он замахал рукой, крича: «Вырезали! Вырезали!» Однако я не мог понять, кто кого, поскольку Дзарахмет не слышал меня и к тому же дул сильный ветер. Помогая себе жестами, я громко спросил, кто кого вырезал. «Они вырезали Христиановское, - отве­тил Дзарахмет, - поезжай в село, там все узнаешь. Я оставил наших лошадей пастись на кукурузном поле и сейчас еду за ними». Затем он знаком велел мне немедленно ехать в село и, подстегнув своего коня, быстро удалился. Я заволновался. Христиановское, из­вестное в настоящее время как город Дигора, было тогда хорошо спланированным красивым селом с 3 тысячами дворов. Его правильная планировка объяс­нялась тем, что оно не образовалось в результате ес­тественного развития, как другие села. Земли, на кото­рых оно было расположено, в период колонизации Кав­каза русские скупили у наших предков-баделиатов и разделили их на участки с тем, чтобы раздать мест­ным безземельным крестьянам. При этом, учитывая религиозные различия среди населения, одну часть земли они отдали для заселения христианской общи­не, а другую - мусульманской. Именно жители Христиановского после революции объединились с наши­ми крестьянами и напали на нас, подвергнув тому, о чем я уже рассказал. Они были очень сильны, потому что были многочисленны. Без них наши односельчане никогда бы не отважились на такие действия. Новость, которую сообщил мне Дзарахмет, лишила меня покоя. Кто мог вырезать Христиановское? Я не знал в бли­жайшей округе силы, способной на это. Пустив лошадь во весь опор, я за несколько минут домчался до села. Перед кунацкой Дзарахмета и внутри нее собралась большая толпа наших, а также немало местных жите­лей. Все были в приподнятом настроении. Когда я спро­сил их, что произошло, мне радостно сообщили, что, по имеющимся сведениям, ночью какой-то казачий ата­ман занял Христиановское, убив там многих, однако точной информации ни у кого не было, и поэтому они собрались перед домом, в котором старшие решали, как встретиться и договориться с казачьими силами.

В ту же ночь был создан отряд из 150 человек, в который вошли как наши, так и добровольцы из чис­ла жителей Ногкау. Были среди нас и офицеры, один из которых-Хаджи мурза Карабугаев35, имевший зва­ние поручика, - был временно назначен командиром отряда. На следующий день стало известно, что каза­ки заняли и наше село Урсдон. Получив эту новость, мы произвели необходимые приготовления, и наш ка­валерийский отряд под командованием поручика Кара- бугаева пересек реку Ардон и строем двинулся в на­правлении Урсдона. За 3-4 километра до села у леса мы заметили ехавший в нашу сторону казачий дозор. Они тоже нас увидели и, внезапно остановившись, на­чали затем медленно отступать, приняв нас, вероятно, [В оригинале - Карабуга (Karabuga)] за одну из местных большевистских шаек. Мы тоже пре­кратили движение и, привязав белый платок к древку ногайки, помахали им в знак мирных намерений. Они остановились, и наш командир поднял вверх свою но­гайку, что означало призыв выслать одного человека для переговоров. Как только один из казаков напра­вился к нам, навстречу ему выехал и наш всадник. Встретившись посередине, они обменялись необходи­мыми сведениями. Согласно информации, полученной нашим послом, перед нами была «Волчья сотня» - недавно созданное для борьбы с коммунистами под­разделение под командованием генерала Шкуро. Наш посол в свою очередь сообщил им, что мы являемся настоящими хозяевами занятого ими села, и подробно рассказал о том, как мы подверглись нападению и, не­смотря на все попытки защищаться, не смогли устоять перед численно превосходящим противником. После того как казачий парламентер доложил об этом свое­му командиру, они знаками предложили нам прибли­зиться. Когда мы подъехали, они приветствовали нас: «Здравствуйте, здравствуйте! Вы наши братья, и мы вместе въехали в село.

Штаб генерала Шкуро находился в Христиановском. В наше же село он направил отряд во главе с подполковником, который разместил свой штаб в ниж­ней части села. Во дворе штаба находились охраняв­шиеся казачьими часовыми с обнаженными саблями арестованные большевики из числа жителей нашего села, всего около 40-50 человек. У всех были связаны руки, и, кроме того, они были привязаны друг к другу по 3-5 человек. Как я потом узнал, каждый ожидал своей очереди, чтобы предстать перед «судом». Их по одному заводили к подполковнику, который, будучи, очевидно, очень жестоким человеком, избивал их, за­ставляя давать показания. Когда арестованные увиде­ли нас вместе с казаками, они растерялись и стали умоляюще глядеть на нас, словно нашкодившие котя­та, как будто желая сказать, что лично они против нас ничего не имеют и в нападении участия не принимали. Наш командир в сопровождении еще нескольких че­ловек из нашего отряда вошел в штаб подполковника, где они познакомились и детально обсудили положе­ние, после чего подполковник приказал находившемуся там майору отправиться со своим отрядом в наши квар­талы села и определить размеры нанесенного ущер­ба. Мы тоже поехали вместе с ними и показали, како­му погрому и разграблению подверглись наши жили­ща. Был осмотрен каждый дом в отдельности, и со­ставлены соответствующие акты. Позднее мы узнали, что, когда казаки неожиданно ворвались в село, на­род растерялся. Несколько человек, пытавшихся бе­жать, были застрелены. Среди схваченных оказался и человек, который год назад в качестве председателя зе­мельной комиссии заключил с нами соглашение. При обыске у него был обнаружен подтверждавший это документ. Увидев его, казачий урядник выхватил саб­лю и со словами «Ах, ты коммунист, е.. твою мать?! одним ударом разрубил его надвое, уничтожив таким образом одного из большевистских вожаков. Из зем­ли, которую он справедливо раздал жителям села, ему самому досталось лишь два квадратных метра.

Из разговоров с казаками мы начали узнавать о происходившем в масштабах всей России. Сторон­ники царя вновь стали сплачиваться для борьбы с ком­мунизмом. Под командованием генерала Деникина, генерала Врангеля, адмирала Колчака и других фор­мировались войска, в первую очередь из бывших цар­ских офицеров и казаков. Казачьи станицы по ночам окружались, и мужчин силой заставляли присоединять­ся к этим формированиям. Так были созданы сильные кавалерийские части, которые стали совершать атаки на контролировавшиеся большевиками районы. Арес­тованных большевиков отправляли в тюрьмы, чтобы впоследствии предать суду. Пытавшихся бежать уби­вали на месте. Тех же, кто оказывал вооруженное со­противление, расстреливали без суда и следствия.

И это подразделение, избравшее для себя внушавшее страх название «Волчья сотня», было сформировано таким же образом. Все в нем от рядо­вого до командира вместо папахи носили на голове уборы из шкур диких животных, что действительно придавало им устрашающий вид. Хотя они и имено­вались сотней, со временем отряд увеличился и пре­вратился в полк. В полном соответствии со своим названием и внешним видом они приобрели извест­ность своей беспощадностью к врагам и наводили ужас на большевиков, но при этом пользовались любовью всех тех, кто был против большевизма. С приходом этого подразделения в наши края мест­ные большевистские лидеры скрылись в горах и лесах, где еще недавно прятались мы, и создали там шайки абреков. Большевистские органы власти в городах и поселках также были ликвидированы, и поэтому наши родственники, арестованные когда-то большевиками и взятые затем ингушами на поруки, были теперь ингушами же освобождены. Мы снова вернулись в родные места и стали приводить в по­рядок свои разграбленные и частично разрушенные дома, разыскивать родных-словом, начали заново налаживать жизнь. Наш отряд вместе с волчьей сотней» старался обеспечивать общественный поря­док. Через некоторое время «волки» предоставили нам делать это самостоятельно, а сами отправились бороться с коммунистами дальше.

Между тем шайки абреков тоже не сидели сло­жа руки. По ночам они нападали на села, захватывали наших людей, некоторых убивали. Поэтому мы посто­янно их преследовали. В тот период сторонники рево­люции называли себя большевиками или коммуниста­ми, а свою армию - Красной армией. Мы же, их про­тивники, именовались кадетами, меньшевиками, а наша армия - Белой армией, армией Деникина или Добро­вольческой армией. Россия разделилась на два лаге­ря, которые беспощадно истребляли друг друга. Не­прерывно шло формирование новых подразделений. Из поступавших сообщений мы узнали, что в центре Кабардино-Балкарии Нальчике было создано подраз­деление под командованием полковника Зора (или Заурбека) Серебрякова, которое уничтожало местных большевиков. Наши созвали собрание, на котором было сказано, что в случае, если наше немногочис­ленное войско окажется в трудном положении, никто не сможет прийти ему на помощь. Поэтому было пред­ложено отправить к полковнику Серебрякову делега­цию, которая установила бы с ним связь или, по край­ней мере, дала знать о нашем существовании. Все участники собрания согласились с этим предложени­ем, однако вопрос состоял в том, кто войдет в делега­цию. Ведь предстояла длинная двухдневная дорога. К тому же велика была вероятность встречи в пути с большевистскими силами. Поэтому, хотя, в соответ­ствии с нашими традициями, никто не отказывался, не было и добровольцев: никому не хотелось идти на по­чти верную гибель. Тем не менее, те, кто были выбра­ны для выполнения этой миссии, не отказались, не желая прослыть трусами. Главой делегации из шести человек был назначен сын моего дяди Махарбек. Мой старший брат Умap также был в ее составе. Да не бу­дет это сочтено нескромностью, но здесь, коль скоро речь вновь зашла об Умаре, я хочу сказать несколько лестных слов о нем, и, если еще живы люди, знавшие его, они подтвердят сказанное мною. Мой брат был среднего роста, но поистине атлетического телосложе­ния. Он был известен как человек, не знающий страха. Поэтому его всегда выбирали на подобного рода зада­ния, именно с ним друзья предпочитали отправляться в дорогу. Однако на этот раз возникла непривычная для всех ситуация. Не знаю, возможно, у Умара заро­дилось дурное предчувствие, но он заявил, что не сможет ехать, сославшись на то, что его лошадь хро­мает на переднюю ногу. Остальные его товарищи так­же отказались ехать без Умара, сказав, что среди них никто так хорошо не знает дорогу, как он, и, если при­дется ехать и ночью, малейшая ошибка в лесу может привести их прямо в руки большевиков. Тогда один из присутствовавших на собрании, Аслангери Карабугаев, предложил Умару добраться на своей лошади до села Каражаево, взять там лошадь Аслангери и даль­ше ехать на ней, а на обратном пути вновь забрать свою лошадь. (Каражаевы [Карадзавлар (Karadzavlar)] были нашими родственниками - дядями с материнской стороны. У них-то Аслангери и оставил свою очень дорогую скаковую лошадь на зиму, боясь, как бы ее не увели большевики.) Брат не возразил, а точнее - ничего не ответил. Когда собра­ние закончилось, он подошел ко мне и шепнул, что совсем не хочет ехать. Вскоре делегация была снаря­жена, и они отправились в путь. Мы же продолжали исполнять свои обязанности.

Повсеместно предпринимались усилия по ук­реплению Добровольческой армии. В Ардоне полков­ник Дзугаев сформировал 1-й Осетинский полк. Скры­вавшиеся в разных местах офицеры прежнего Осетин­ского полка извлекали из тайников эполеты и вступа­ли в этот полк. Следует сказать, что некоторые из этих офицеров после революции, когда царская армия раз­валилась, перешли на сторону большевиков, потому что последних поддерживали их семьи, не принадле­жавшие к знатным родам. Это были те самые люди, которые, как я уже говорил, став солдатами в Первую мировую войну, благодаря дефициту офицеров суме­ли, научившись немного грамоте и проявив чуточку мужества, войти в доверие к командирам и получить затем офицерские звания. В лучшем случае им уда­валось дослужиться до чина ротмистра. В это смутное время распознать этих подлецов было очень трудно. Их возвращение в полки можно считать в какой-то мере «операцией просачивания», потому что именно они впоследствии изнутри разрушали армию Деникина. Увидев возрождение царской России, эти низкие люди, боясь потерять свои офицерские звания, вновь пере­метнулись на нашу сторону. Среди них были и такие, которые еще несколько дней назад противостояли нам с оружием в руках. Конечно, нельзя всех их грести под одну гребенку. Некоторые из них действительно были на нашей стороне. Например, полковник Дзуга­ев, основавший 1-й Осетинский полк, был выпускни­ком военного училища и являлся настоящим офице­ром. Кстати, не напомнила ли вам эта фамилия одно известное в истории имя? Да, он был кузеном будущего главы Советского Союза Сталина-Дзугашвили, однако не имел с ним ничего общего. (Русские называли Ста­лина «полуосетином», поскольку его мать была грузин­кой и к своей фамилии он прибавил грузинское оконча­ние -швили.) Вернемся, однако, к нашему рассказу. Сформировав свой полк, полковник Дзугаев отправился в поездку, чтобы найти новые военные силы. Побывал он и в наших селах, где встретился с командиром нашего отряда поручиком Карабугаевым и предложил ему объе­диниться с его полком. Наш командир обещал подумать.

Мы проводили полковника Дзугаева до самой границы наших владений, и по возвращении Карабугаев про­вел собрание, на котором попросил всех высказать свое отношение к данному предложению. Большинство было против присоединения, так как мы не доверяли офицерам полка, вновь вступившим в армейские ряды, и считали, что не сможем с ними поладить. Но самому полковнику мы доверяли.

Мы ждали возвращения нашей делегации из Нальчика, однако шли дни, а она все не появлялась. Учитывая обстановку, мы очень волновались, потеря­ли покой и сон и целыми днями не отрывали глаз от дороги, надеясь их увидеть. Наконец они вернулись, привезя с собой печальное известие, которое ни я, ни моя семья никогда не забудем. В Нальчик они прибы­ли целыми и невредимыми. Там их очень хорошо встретил Серебряков и оставил у себя на несколько дней, в течение которых они подробно обсудили со­здавшееся положение. Перед тем как попрощаться, Серебряков сказал им: «Как видите, наши силы, со­зданные мной из жителей Кабардино-Балкарии, все более укрепляясь и не оставляя у себя в тылу вра­гов, с боями приближаются к вашей территории. Про­должайте борьбу и постарайтесь продержаться до нашего прихода. Когда мы соединимся, я надеюсь, что нам с божьей помощью удастся стереть комму­низм с лица нашей земли». Обратно делегация реши­ла возвращаться кратчайшим путем через леса. Ехать по нормальной дороге через равнину было опасно, так как расположенные там кабардинские села еще не были зачищены. День уже клонился к вечеру, ког­да наши преодолели половину пути. По дороге им попадались пастухи со стадами овец. Неожиданно по ним был открыт залповый огонь. Из-за усталости де­легация двигалась в разомкнутом порядке, и, расте­рявшись, ехавшие первыми бросились вперед, а на­ходившиеся сзади поскакали в обратном направле­нии. Мой брат Умар оказался в середине строя и был ранен. Когда передние добрались до ближайшего холма и оглянулись назад, они увидели, что брат ле­жал на земле, а его лошадь убежала. Вскоре брат поднялся и, хромая, добежал до придорожной кана­вы, откуда начал стрелять по противнику, но через некоторое время выстрелы прекратились, и спутники, решив, что он погиб, продолжили свой путь и через три часа прибыли в Каражаево. Там они рассказали о случившемся, и большая группа всадников сразу же отправилась на место происшествия. Всю ночь они искали брата и лишь к утру нашли его тело. Достав каким-то образом телегу, они положили на нее тело, привезли его в свое село и там похоронили. Как они рассказали, балкарские большевики похитили ору­жие, поясной ремень и прочие вещи брата. Мы так и не смогли узнать, случайно ли было появление грабителей-большевиков на пути нашей делегации или это была заранее устроенная засада. Несколько поз­же три наших товарища, которые во время перестрел­ки поскакали назад, также, сделав большой крюк, по другой дороге прибыли в это село.

И снова мне подумалось о том, что, если когда-нибудь найдутся люди, которые прочитают мои мемуары, они, возможно, будут недовольны тем, что я слишком подробно излагаю события. Но пусть они не спешат осуждать меня. Ведь беду ощущает лишь тот, на кого она свалилась, и, если человек не расскажет о своем горе так, как он чув­ствует необходимым это сделать, он не находит уте­шения. Когда я вспоминаю о прошлом, события проходят перед моими глазами в мельчайших де­талях, и я не могу сдержать слез. Наш дом в те дни был переполнен людьми. Все женщины, наши род­ственницы, находились у нас, пытаясь утешить меня, смягчить мою не затихавшую боль, осушить мои слезы. Но и они не могли себя сдержать и начина­ли плакать вместе со мной. Ночью они уводили меня в мою комнату, уговаривая немного поспать, и я старался держать себя в руках, пока они нахо­дились рядом. Но сон не шел ко мне. Я думал о том, что больше никогда не увижу брата, спраши­вал себя, как мне жить дальше, и тихо плакал. Пос­ле же полуночи, когда я уже не в силах был сдер­живаться, мой плач переходил в громкие рыдания. Наконец мне удалось взять себя в руки, и через некоторое время я вернулся к своим товарищам и снова приступил к выполнению своих обязанностей. Друзья, знавшие о моем несчастье, были печаль­ны. Всем было не до разговоров, никто не шутил, не острословил.

В 1919 году подразделения Серебрякова, за­нимая одно за другим кабардинские и балкарские се­ления, двигались в нашем направлении. Мы узнали, что они вошли в село Анзорово [Ныне село Урух Кабардино-Балкарской Республики] на реке Урух, счи­тавшееся границей между осетинскими и кабардинс­кими землями. Почти одновременнотш Беслана при­был 2-й Осетинский полк под командованием полков­ника Ахтемира [В оригинале - Акдемир (Akdemir)] Гутиева, заместителем которого яв­лялся полковник Хаджимурза Шанаев (он умер в 30-х годах в городе Кастамону в Турции), а адъютантом - поручик Казихан [В оригинале - Газихан (Gazihan)] (Володя) Бесолов. (В 1920 году Казихан бежал в Турцию и работал в Стамбуле предсе­дателем действовавшего при поддержке американцев Общества помощи эмигрантам из России. Затем, за­болев, он уехал на лечение в Швейцарию, и с тех пор я о нем ничего не слышал. Он был хороший товарищ, и мы очень любили друг друга [Согласно данным турецкого исследователя северокав­казского происхождения Айдына Турана, Казихан Бесолов в 20-е гг. довольно активно участвовал в деятельнос­ти таких политических формирований кавказской (гор­ской) эмиграции, как Союз горцев Кавказа (Прага, 1923 г.) и Народная партия горцев Кавказа (Варшава, 1926 г.), в том числе публикуя статьи в связанных с ними периоди­ческих изданиях. Одновременно он, получив стипендию от чехословацкого правительства, окончил Пражский тор­говый институт. В течение некоторого времени он вместе со своим шурином - бывшим командиром Черкесского полка Добровольческой армии полковником Кушуком Улагаем - являлся военным советником албанского короля Зогу (1928-1939). После Второй мировой войны К. Бесолов поселился в Стамбуле. Был одним из учредителей созданного в 1953 г. первого объединения северокавказ­ской диаспоры в республиканской Турции - Кавказско-турец­кого общества культуры и взаимопомощи. Умер в Мюнхене. (A. Turan. Kafkasya Dagiilari Biriigi (Soyuz Gortsev Kavkaza) II Topiumsa! Tarih. 1997 г. № 40]. Они создали свой штаб в доме Абдурахмана (Солтана) Карабугаева в квартале Карагач нашего села (Абдурахман умер в 50-х годах в Анкаре). Через некоторое время в село бра­тьев моей матери Каражаево вошел со своим отрядом Серебряков, приведя с собой большое количество плен­ных кабардинских и балкарских большевиков. Около 30 из них он повесил прямо в селе на диких фруктовых де­ревьях. Собирался повесить и остальных, но этого не допустила моя овдовевшая 70-летняя тетя. Она отправи­лась к Серебрякову и, по нашему обычаю, бросила к его ногам платок, умоляя прекратить казни в этом селе. Он отнесся с уважением к ее просьбе. Узнав о том, что 2-й Осетинский полк создал свой штаб в нашем селе, Се­ребряков отказался от своего намерения двигаться дальше в нашу сторону и вернулся в Нальчик. После этого каж­дый регион в качестве отдельной автономной республи­ки сформировал свои органы власти, избрал своих руко­водителей и развернул работу по розыску и задержанию вождей большевиков на своей территории. Столицей Кабардино-Балкарии стал Нальчик, а ее главой - генерал князь Тембот Бекович-Черкасский, именовавшийся «пра­вителем Кабарды». Столицей же нашей Осетии был Вла­дикавказ, а главой ее - полковник Бета Хабаев (дигорец из Дзарасте [Дзарасте - осетинское название станицы Черноярской]), известный как «правитель Осетии».

Вскоре организация была завершена почти везде. Наш отряд стал 3-й ротой 2-го Осетинского полка. Команди­ром роты был Абисал Дударов (Слонов[В оригинале - Слонатай (Slonatay)]). У меня имелись возможности оставить службу, но смерть брата разожгла во мне желание отомстить, я словно жаждал крови комму­нистов. Даже сейчас, несмотря на то, что в ходе нашей борьбы я убил многих из них и с тех пор минуло уже 50 с лишним лет, этот огонь все еще не угас во мне. Именно поэтому я добровольно продолжал служить в армии.

В двух часах пути от Каражаева находилось большое село Чикола. Туда по служебным делам при­ехали сын моего дяди со стороны матери корнет Бурнац и его товарищ, поручик, вместе с несколькими ря­довыми. Они остановились в доме кого-то из родствен­ников, где поужинали и легли отдыхать. Кто-то сооб­щил об этом большевикам, и те, придя ночью из леса, окружили дом и увели обоих офицеров с собой. Утром нам стало известно о случившемся. Заместитель ко­мандира полка Хаджимурза Шанаев с частью сил от­правился туда. Я тоже был в составе этого отряда. Полковник Хаджимурза решил остановиться в том же доме, где гостили похищенные офицеры, взяв вместе с собой и меня. Он приходился мне родственником и в какой-то степени покровительствовал мне. Остальные товарищи по 5-10 человек расселились в других до­мах. В семье, у которой остановились мы, были две взрослые девушки. Когда приходило время трапезы, они приносили еду к дверям кунацкой, а дальше мы обслуживали себя сами. В течение двух дней мы за­нимались в селе тем, что обыскивали подозрительные дома и следили за сомнительными личностями. На третий день объявился похищенный поручик. В одно мгновение перед домом, где мы жили и который одно­временно являлся и штабом, собрались сельские жи­тели. Каждый старался обнять, поцеловать поручика, поздравляя его с освобождением. Я не был с ним близ­ко знаком, но также поздравил его. Когда поздравле­ния закончились, первый вопрос последовал от стар­шей дочери хозяина дома. «Где Бурнац?» - спросила она. Поскольку речь шла о сыне моего дяди, я тоже весь обратился во внимание. Как только прозвучал вопрос, хорошее настроение поручика сразу же улету­чилось. Ему словно стало стыдно за свою радость. Он взял себя в руки и тихо сказал: «Его убили». Де­вушки заплакали и вошли в дом, откуда еще долго слышались их рыдания. Я не мог понять причину тако­го их горя и решил, что, вероятно, они расстроились потому, что офицеры были похищены из их дома, где днем раньше были желанными гостями. Вместе с де­вушками, однако, украдкой плакал и старый хозяин дома. Увидев это, я удивился еще больше.

Вечером я обратился к полковнику Хаджимурзе с просьбой позволить мне отправиться утром в Ка­ражаево, чтобы выразить соболезнование моим род­ственникам. Он разрешил, сказав, что сам бы тоже поехал, если бы позволяли обстоятельства, и попро­сил меня извиниться за него и выразить соболезнова­ние от его имени. Полковник приходился двоюродным братом моей матери и ее братьям.

На следующий день после завтрака я сел на коня и отправился в путь. Примерно через два часа я пересек реку Урух и въехал в пределы села. На склоне справа от дороги рос редкий ряд диких яблонь и груш, под каждой из которых лежало по два-три трупа лю­дей, казненных полковником Серебряковым. Видимо, после казни их сняли и сложили поддеревьями, ожи­дая, что кто-нибудь из их родных или товарищей при­едет и заберет тела. Однако никто так и не появился то ли из страха, то ли просто ничего об этом не зная. Ко­нечно, мы тоже казнили врагов, но, подержав их опре­деленное время для всеобщего обозрения, снимали тела и хоронили в вырытых местными жителями моги­лах или же возвращали их родственникам. Я так и не понял, почему трупы этих людей были оставлены в таком виде.

Перед домом моего дяди находилась большая толпа людей. По обычаю, в зависимости от степени родства, все выражали свою скорбь по-разному. Са­мые близкие родственники рыдали в голос, более да­лекие тихо плакали. Те же, кто не доводился семье умершего родней, и очень дальние родственники вы­ражали соболезнование молча. Я подошел к дяде, громко рыдая. В соответствии с обычаем, он не пла­кал. Несомненно, сердце его обливалось кровью, но он не подавал вида. Увидев меня, однако, он не смог сдержать слезу, но тут же незаметно стер ее, сделав вид, будто у него почесался глаз. Через некоторое время он спросил меня, откуда я приехал. Я расска­зал, что прибыл из Чиколы, где и узнал об этом несча­стье от похищенного вместе с Бурнацем поручика. Я также сообщил, что полковник Хаджимурза Шанаев не смог приехать из-за служебных дел, но поручил мне передать соболезнования от его имени. Затем я ска­зал дяде, что вынужден возвратиться в Чиколу и по­просил разрешения ехать. «Да, тебе надо возвращать­ся, - ответил он. - Однако есть одна проблема. Нам сказали, что он умер, но где тело? Чтобы найти его, нам необходимы люди. Иначе мы не сможем войти в ту местность, где это случилось. Мы во что бы то ни стало должны получить его тело. Так что скажи Хаджимурзе, пусть он узнает у старшего лейтенанта, где его убили и как туда можно добраться».

К вечеру я вернулся в наше подразделение. Входя в дом, я встретился с дочкой хозяина. Я поздо­ровался, и она сказала, что, поскольку меня не было за обедом, она оставила мне немного еды, чтобы я не остался голодным. Поблагодарив, я сказал ей, что ез­дил в Каражаево. Вероятно, мой голос прозвучал не­естественно сдавленно, так как я все еще сдерживал плач, и она внимательно посмотрела на меня, словно ожидая дальнейших разъяснений. Когда же я доба­вил, что Бурнац был сыном моего дяди с материнской стороны и я ездил туда для выражения соболезнова­ний, она, ничего больше не спросив, вернулась в дом. Я направился в кунацкую, где находились Хаджимурза и Казихан. Когда я вошел, они поднялись и привет­ствовали меня словами «Цинты цу». Так у нас встре­чают людей, возвратившихся с траурной церемонии. Я поблагодарил их, и в это время за дверью послышал­ся голос одной из девушек. Она пришла сказать, что меня хочет видеть ее отец. Я последовал за ней. Уви­дев меня, старый Тази сказал, что ему известно, что я из Кубатиевых, но он хотел бы знать имя моего отца. Я ответил, что его зовут Илае. «Ты сын Фаризат?» - спро­сил он и, получив утвердительный ответ, обнял меня и заплакал. Я тоже зарыдал, а вместе со мной жена и дочери старика. Мне поначалу было трудно понять причину этих слез, и я решил, что, поскольку я был связан с Бурнацем кровными узами, они тем самым выражали мне свое соболезнование и сочувствие. Однако, когда все успокоились, старик с легким упре­ком сказал мне, что, находясь здесь уже столько дней, я до сих пор ему не представился и наверняка не знаю, что он мне такой же дядя по материнской линии, как и Аслангери. Я ответил, что слышал о том, что в этом селе живет много молочных братьев моих дядей со стороны матери, имена которых она часто упоминала, однако раньше я никогда не бывал здесь, вернее, все­гда проезжал мимо, так как никого из них не знал, а если бы знал, то, конечно, остановился бы и навестил их. В разговор вмешалась одна из девушек, сказав, что какое-то чувство подсказывало ей, что я их род­ственник. В завершение старик Тази сказал, что отны­не я могу также свободно приходить в этот дом, как я прихожу в дом своего отца или Аслангери, и, указав на девушек, добавил, что теперь они мои сестры. Вско­ре принесли еду и мы вместе поужинали. Теперь я понял, почему девушки так опечалились, узнав о смер­ти Бурнаца: ведь они считались его кузинами. С тех пор всякий раз, когда я приезжал в Чиколу, я чувство­вал себя так же непринужденно, как у себя дома.

Вернувшись в кунацкую, я передал Хаджимурзе пожелание моего дяди относительно поиска тела Бурнаца. Он в свою очередь рассказал, что взял пока­зания со старшего лейтенанта и выяснил, где скрывается и чем занимается похитившая наших людей бан­да, но добавил, что еще какое-то время нам придется оставаться в селе, прежде чем мы отправимся для ее уничтожения. Дело было в том, что до Хаджимурзы дошли сведения относительно того, что некоторые жи­тели села находились в составе этой банды и время от времени наведывались в свои дома. Поэтому он ус­тановил тайную слежку за этими домами с тем, чтобы в случае появления кого-то из бандитов немедленно получить информацию об этом и, устроив облаву, аре­стовать их. Именно поэтому Хаджимурза сказал, что нам придется задержаться в селе, но сразу не рас­крыл причину своего решения. На следующий день он получил долгожданное известие о том, что один из самых опасных главарей банды объявился в своем доме. Полковник Хаджимурза вручил адъютанту Казихану список с именами 15 кавалеристов, которым было приказано немедленно при полном вооружении выехать на выполнение задания. Мое имя тоже значи­лось в этом списке.

Не теряя ни минуты, мы сели на лошадей и под командованием Казихана отправились в путь. Село имело правильную планировку и располагалось на плос­кой местности. Оно было довольно большим, с широки­ми улицами, скорее подходившими для поселка, неже­ли для села. По тактическим соображениям мы ехали по главной улице обычным шагом. Дорога была довольно длинной. Вдруг Казихан указал на отдаленный дом и, крикнув, что именно там находится человек, которого мы должны арестовать, подстегнул своего коня. Мы тоже пустили лошадей галопом и вскоре приблизились к цели. Дом располагался внутри большого квадратного двора, обнесенного деревянным забором. Ведущая во двор калитка была отперта. Она была настолько широ­ка, что через нее легко могла бы проехать телега. За домом была высокая ограда, за которой росли фруктовые деревья, а точнее - целый фруктовый сад. Мы на­чали окружать дом, и, когда я и несколько моих товари­щей огибали его с задней стороны, я вдруг заметил уз­кий проход, напоминавший коридор. Я направил свою лошадь в этот коридор, который вывел меня в задний дворик, где я увидел человека, коловшего дрова у две­рей кухни (наКавказе кухня обычно была расположена в задней части дома, и дверь ее выходила на задний двор). Я, конечно, не знал, что это именно тот человек, которого мы разыскивали, и окликнул его. Человек, по­няв, в чем дело, бросил топор на землю, рывком вле­тел на кухню, быстро схватил ружье и выскочил обрат­но. Поскольку нам было приказано не стрелять, чело­век, воспользовавшись нашим замешательством, на­правил на нас ружье и выстрелил один раз. Затем он с необычайной ловкостью перемахнул через ограду и убежал. Выпущенная им пуля просвистела у уха нахо­дившегося позади меня товарища, который был настоль­ко потрясен этим, что чуть было не свалился с лошади. Преодолев забор, человек побежал через напоминав­ший лес фруктовый сад, и, хотя мы открыли вслед ему огонь, попасть не смогли. Перемахнуть на лошади че­рез забор было также невозможно, как и гарцевать на ней в саду. Человек же, перебегая из сада в сад, спас­ся. От досады и ярости я тогда заплакал. Плачу и сей­час, когда пишу эти строки.

Через два дня мы вернулись в штаб полка, на­ходившийся в Карагаче. Как я уже говорил, полковник Хаджимурза получил от поручика необходимую инфор­мацию. Согласно его рассказу, банда скрывалась в неприступном месте в скалах, возвышавшихся отвес­ной стеной высотой в 100-150 метров над рекой Урух у входа в Дигорское ущелье в самой узкой части основ­ной дороги. Огромные глыбы камней, которые катили воды Уруха, сталкиваясь друг с другом, производили здесь адский шум, однако увидеть саму воду сверху было невозможно. Бандиты сбрасывали в эту пропасть людей, которым они выносили смертный приговор. Если человек падал в воду, его тело могло быть при­бито течением к берегу, и тогда еще была надежда его обнаружить. В противном случае найти тело не пред­ставлялось возможным. Поручик, однако, точно не знал, был ли Бурнац сброшен в пропасть или нет. Пол­ковник решил отправиться туда всем полком. Мы под­готовились и через два дня выступили в путь по той же дороге, по которой некоторое время назад мы с млад­шим братом бежали от врагов, с той лишь разницей, что на этот раз мы двигались не по лесу, а через лес­ные просеки и пастбища Кубатиевых и Тугановых.

Иногда мы углублялись в лесные участки, за­тем вновь выходя на открытые луга. К вечеру, когда мы собирались спуститься с очередной лесистой воз­вышенности, перед нами вдруг предстала ровная мес­тность. Большинство из нас никогда раньше ее не ви­дели, хотя всем приходилось слышать ее название - Цифгун (Грязный). Здесь жили Хосроевы [В оригинале - Хосрота (Hosrota)]. Это были очень богатые и умные люди. Они взяли в аренду го­сударственную землю и, хотя формально не являлись ее владельцами, стали со временем гораздо богаче тех, кто имел собственные земли. Показалось несколько домов, а также люди, которых, однако, было слишком много для того, чтобы все они могли быть местными жителями. Из-за того, что было облачно и уже наступи­ли сумерки, мы не могли разобрать, кто это были. Они вполне могли оказаться и бандитами, которых мы ра­зыскивали. Остановившись у выхода из леса, мы от­правили вперед разведчиков. Вскоре они вернулись и рассказали, что, выехав из леса, они встретили не­скольких всадников. Сначала обе стороны вели себя настороженно, но, спросив друг друга, кто есть кто, поняли, что являются союзниками, и возвратились в свои подразделения. По словам разведчиков, перед нами находился казачий полк под командованием пол­ковника Икаева, который, преследуя большевиков, создал здесь свой штаб. Немного погодя они пригла­сили нас к себе, и их командир лично выехал вперед, чтобы встретить нас. Наш полковник, взяв с собой не­скольких человек, тоже выехал навстречу. Поскольку раньше полковники не были знакомы, они держались очень степенно, однако, лучше узнав друг друга, отда­ли нам приказ подтянуться поближе. Мы приблизились, но оказалось, что там совершенно негде укрыться.

Стоял апрель, и погода была пасмурная и про­хладная. Зато трава была довольно сочной, и ее впол­не хватило нашим лошадям на корм. Мы достали из сумок у кого что имелось и совместно поужинали. За­тем, завернувшись в бурки, некоторые растянулись прямо на траве, слушая песни своих товарищей, неко­торые бродили поблизости, некоторые перешучивались друг с другом или рассказывали различные истории. Одновременно мы наблюдали за лошадьми. Так про­шла ночь. На следующее утро мы узнали от нашего командира, что полковник Икаев - наш ардонский осе­тин. Несколько лет тому назад, во время мировой вой­ны, он простым солдатом сражался в Осетинском пол­ку, но благодаря своей отваге за очень короткое время продвинулся по службе и получил звание корнета. Пос­ле начала этой смуты он создал сперва небольшой отряд из нескольких казаков, который постепенно раз­росся, со временем превратившись в полк. В составе этого казачьего полка было много офицеров - выпуск­ников военных училищ, - которые по иронии судьбы воевали под командованием полковника-самоучки. Ко всему прочему Икаев очень плохо владел русским язы­ком. Этот удивительный полк был великолепен во всех отношениях: ухоженные лошади, начищенное оружие и даже свой военный оркестр. Дисциплина также была на высочайшем уровне, и мы не переставали поражать­ся тому, до какой степени офицеры подчинялись пол­ковнику Икаеву.

Этот полк прибыл сюда за 4 дня до нас. Узнав, что банды большевиков скрываются в этих краях, они разместили здесь свой штаб. Несколько раз они пере­ходили в наступление на большевиков, однако не до­бились успеха. Узкое ущелье, в котором мы находи­лись, сделав перед самым своим окончанием крутой изгиб, выходило на равнину. Этот изгиб был очень ска­листым. Именно в этих скалах и засели большевики. Во время атаки казаки галопом неслись вниз к находив­шейся по эту сторону от изгиба лощине. Пока они спус­кались, противник, хоть и стрелял по ним, но ввиду даль­ности расстояния не мог причинить им вреда. Однако стоило казакам достичь самого изгиба, как большевики открывали по ним шквальный огонь, и они вынуждены бывали всякий раз отступать. Тем не менее, казаки дол­го не позволяли нам атаковать бандитов, считая завер­шение этой операции делом чести для себя. Мы ждали два дня, но они вновь и вновь терпели неудачу. Нако­нец они предоставили нам эту возможность, сказав не без иронии: «Ну-ка, покажите, на что вы способны!»

На следующий день уже мы пустили своих ло­шадей во весь опор вниз к лощине, и на спуске по нам также был открыт огонь, но, как только мы оказались в лощине, мы вышли за пределы видимости противника. Сделав вид, что пытаемся укрыться в лощине, мы на самом деле сосредоточились там. В нашем полку было несколько человек, которые прежде, чем перебраться в равнинные селения, жили в этих краях и поэтому знали эту местность как свои пять пальцев. Им были известны все тропинки, огибающие находившуюся пе­ред нами гору. Одним из них был Хаджиумар Зекеев [оригинале - Хаджи Омер Жекетай (Haci Omer Jekhetay)]. (Впоследствии он вместе со мной бежал в Тур­цию и поселился в селе Каракурт в Сарыкамыше, где и скончался. Он был очень хорошим человеком и на­дежным другом. Если представится возможность, я еще расскажу о нем.) Хаджиумар слыл очень храб­рым человеком, и именно ему командир полка, в соот­ветствии с заранее разработанным планом, поручил провести нашу роту по козьим тропам в тыл большеви­ков с тем, чтобы окружить их. Сам командир с осталь­ной частью полка должен был в это время вводить в заблуждение противника отвлекающими атаками. Я чуть не забыл упомянуть еще об одном обстоятель­стве. Когда мы начали наступление, казачий оркестр в качестве своеобразного жеста в наш адрес вдруг заиг­рал марш атаки, который придал нам столько муже­ства, что мне трудно передать это словами. Открытый по нам врагом шквальный огонь воспринимался нами не более чем жужжание мух. По приказу мы двину­лись вперед, а наш командир полка в это время с оп­ределенными интервалами атаковал противника и снова отходил назад. В течение всего пути мы слышали зву­ки выстрелов. Примерно через три часа наша рота была уже за скалами. Мы сразу же бросились гало­пом в атаку, однако там, где, по нашим предположени­ям, должны были находиться большевики, не оказа­лось ни души, и мы встретились лицом к лицу со сво­им полком. Бандиты сбежали, очевидно разгадав наш план или заметив, что мы обходим их сзади. Единствен­ным нашим приобретением стала усталость. После этого нашим командованием было принято решение отправиться в горные села Дигорского ущелья с це­лью преследования противника и прочесывания мест­ности. Икаев же вместе со своим полком вернулся обратно, и мы с ним больше не встречались. Поэтому мне не известно, на каком фронте он воевал и что с ним стало в дальнейшем.

Вдоль правого берега Уруха мы двинулись в глубь ущелья. Слева от нас тянулась высокая скалис­тая гора. Когда мы прибыли на широкую террасообраз­ную площадку, расположенную на склоне горы неда­леко от первого после выхода из теснины села Задалеск, полковник Гутиев приказал нам спешиться, чтобы немного отдохнуть и получить кое-какие сведения от местных жителей. Не успели мы слезть с лошадей, как сверху из-за скал послышалось пение. Мы повернулись в ту сторону, как вдруг оттуда неожиданно раздался выстрел. Пуля оцарапала губу лошади одного из на­ших товарищей. Лошадь шарахнулась в сторону. Губа, естественно, начала кровоточить. Человек же продол­жал петь. Затем выстрелил во второй раз и ранил в ногу нашего товарища Асланбека (Абе) Абисалова. Пуля не задела кости, но рана была глубокой. Мы под­хватили Асланбека и потащили его за скалы по дру­гую сторону дороги, когда прозвучал еще один выст­рел. На этот раз пуля попала в копыто одной из лоша­дей. Мы бросились в укрытие, где стрелявший не мог нас видеть, и стали пытаться определить его местона­хождение. Между тем, чувствуя себя в полной безо­пасности, он настолько осмелел, что пел уже во все горло, стреляя каждый раз, когда кто-нибудь из нас высовывался из укрытия. Нам же все не удавалось его обнаружить. По-видимому, человек нашел такую щель среди скал, что был совершенно уверен в том, что мы не сможем до него добраться. В конце концов, однако, мы смогли разглядеть ствол его винтовки. Тщательно осмотрев в бинокль местность, командир полка сказал, что можно обойти его сзади, потом взоб­раться по скалам так, чтобы оказаться над ним, и сде­лать несколько выстрелов в его сторону, после чего этот сумасшедший, скорее всего, сам сдастся. Доба­вив, что для этого вполне хватит 3-4 человек, полков­ник с улыбкой спросил, есть ли добровольцы на это дело. Первым вызвался сын моего дяди с отцовской стороны Хавгери [В оригинале - Хангирай (Hangiray)], следом за ним - брат только что раненного в ногу Асланбека Бекмурза и я. Четвертым вышел вперед - Умар Карабугаев [В оригинале - Омер Карабуга (Omer Karabuga)], а за ним еще не­сколько наших товарищей. Командир окинул взглядом первую четверку и сказал, что нас будет достаточно.

В соответствии с указаниями полковника мы издали обогнули гору, затем, нащупывая дорогу сре­ди скал, около двух километров взбирались вверх и наконец оказались почти на самой вершине, намного выше того человека. Повернув там налево, мы начали спускаться вниз по склону. Позже мы узнали, что с этого момента нас начали видеть наши товарищи, и по мере того как мы приближались к цели, они волнова­лись больше нашего. После довольно длительных поисков мы наконец нашли путь, по которому спустил­ся в свою нору этот сукин сын. Пока мы осторожно подкрадывались к нему, он все пел и время от време­ни стрелял из ружья, что значительно облегчало нашу задачу, помогая идти в правильном направлении. Мы подобрались уже очень близко, но наш путь затрудня­ли бесформенные скалы. Иногда нам приходилось вновь карабкаться на камни, с которых мы только что спустились. На некоторые скалы было невозможно взоб­раться в одиночку, и мы сначала поднимали кого-нибудь из нашей группы, а он затем вытягивал наверх осталь­ных своим ружьем. Местами спуск был особенно кру­тым, и тогда нам приходилось сползать, держась друг за друга. Наши неотрывно следили за нами снизу, и, как они сами потом рассказывали, у них пересохло в горле от переживаний за нас. В конце концов мы оказа­лись на камне, под которым находился человек, одна­ко подойти ко входу в скальную щель, где он затаил­ся, можно было только снизу, и, пойди мы по этой до­роге, он попросту перестрелял бы нас. Сверху мы мог­ли видеть лишь ствол его ружья, но самого человека видно не было, хотя мы отлично слышали его пение. Уставшие, обливающиеся потом, мы следом за бога­тырем Хангери, держась за камни и ноги друг друга, подобрались, рискуя упасть, к самому краю скалы, и Хангери, свесившись с него, проворно схватил ору­жие человека за дуло и дернул его вверх. Вероятно, человек чувствовал себя здесь в абсолютной безопас­ности и поэтому слабо держал винтовку, оказавшуюся теперь в наших руках. «Выходи!» - закричали мы ему. Даже не поняв, что произошло, он мгновенно изменил­ся в лице и лишился чувств прямо там, где сидел. Мы схватили его за руки и за ноги и выволокли из пещеры. После нескольких пощечин он пришел в себя, и мы потащили его вниз к наблюдавшим за нами товарищам, которые уже аплодировали нашей победе. Через 20- 25 минут мы стояли перед нашим полковником. Преж­де всего он сам, а затем остальные офицеры и солда­ты по очереди подходили к нам со словами поздрав­лений и благодарности и крепко пожимали руки.

У нас в полку находились еще двое задер­жанных, являвшихся самыми свирепыми бандитами- коммунистами нашего села. (Один из них был сыном Гуди. Их было три брата. До революции всех их ра­зыскивала царская полиция за дезертирство и разбой­ничество, но так и не смогла схватить. Теперь, вос­пользовавшись смутой, они возглавили шайку мест­ных коммунистов. Пока наш полк размещался в селе, они украдкой по ночам приходили в свои дома. Во время совершенной нашими по доносу облавы на их дом были арестованы средний брат Боби и находив­шийся вместе с ним его товарищ, которых Хаджиумар за ноги вытащил из-под кровати.) Мы думали об­менять их на наших людей, попавших в плен к врагу, и поэтому всюду таскали за собой. Но нам так и не представилась возможность сделать это, а они были для нас обузой. Поэтому ночью, после того как был допрошен последний пленник- этот безумный храб­рец, - на окраине деревни была сооружена виселица, и под утро все трое были повешены рядом друг с дру­гом. При каждом дуновении ветра они поворачивались из стороны в сторону, словно танцуя, и жители села сбежались поглазеть на это зрелище.

В течение недели, идя по следу банды, мы про­чесали все ущелье, включая села наших предков, вплоть до Стур-Дигоры. Там мы узнали, что разыскива­емый нами отряд, не останавливаясь, проследовал в направлении находящихся со стороны Грузии лесистых гор, на вершинах которых даже летом не тает снег. Раз­бившись на несколько групп, мы разошлись в указан­ных нам местными жителями направлениях и, идя то по ледникам, то по лугам и лесам, прочесали всю мест­ность. В одном месте нам попались 15-20 расседлан­ных лошадей, спокойно щипавших траву. Если их оста­вили бандиты, то непонятно, куда и как они унесли сед­ла - ведь дальше не было ни одного села или челове­ческого жилья. Единственное, что можно было предпо­ложить, - это то, что они перешли в Грузию. Никого не обнаружив, мы решили вернуться назад. Так нам уда­лось установить временное спокойствие в этом районе.

По возвращении в село наш полк вновь создал штаб на прежнем месте. Первым делом было прове­дено собрание, на котором был высоко оценен посту­пок четверки добровольцев, обезвредивших в горах того человека. В знак признания наших заслуг нам были присвоены звания ефрейторов. Командиры заявляли, что в действительности мы были достойны медалей, но, поскольку в Добровольческой армии медалей еще не было, нас не могли ими наградить. Все присутство­вавшие поздравили нас громкими аплодисментами. Мне трудно передать, как я был счастлив в тот момент. Это повышение послужило примером для всех наших товарищей по полку, которые стали служить с еще большим усердием.

Теперь мы занимались тем, что ловили или уничтожали большевиков и собирали информацию в округе. Вскоре нам стало известно, что часть членов банды, которую мы преследовали до самой границы с Грузией, прибыла в Христиановское, где развернула тайную работу по укреплению местной большевистс­кой организации. Наш командир полка в сопровожде­нии нескольких человек отправился в Ардон на встре­чу с командиром 1-го Осетинского полка Дзугаевым. Туда же ими был приглашен и командир Кабардинско­го полка. Как мы потом узнали, на проведенном ими секретном совещании было решено, что в условлен­ный день, дата которого держалась в тайне, эти три полка на рассвете окружат с трех сторон Христиановс­кое и заставят его жителей выдать большевиков, скры­вавшихся в их домах. В случае невыполнения этого требования все село должно было быть прочесано, бандиты и их укрыватели арестованы и наказаны, а с населения взыскана военная контрибуция. Это реше­ние было известно только офицерам. Через четыре дня после совещания под вечер нам было запрещено расходиться по домам, каждый должен был в полной боеготовности ждать дальнейших приказов в своей роте под контролем ее командира. Поскольку никто не знал о решении, принятом на совещании, все спрашивали друг друга, что происходит. В полночь прозвучала ко­манда «По коням!». Затем была произведена переклич­ка, после чего ротные доложили о готовности своих подразделений. Вдоль реки Урсдон полк двинулся в сторону Христиановского. К утру, когда до села оста­валось около двух километров, мы остановились, что­бы установить связь с 1-м Осетинским полком, шед­шим с востока, и Кабардинским полком, двигавшимся с севера. На рассвете все село было окружено.

Не прекращаясь моросил дождь, и стоял ту­ман. Нас разделили на небольшие группы, и мы, чет­веро новоиспеченных ефрейторов, оказались вместе в одной из них. Пытаясь защититься от дождя, мы по­стелили на землю две бурки, легли на них, а сверху накрылись еще двумя. Невыспавшиеся, уставшие и голодные, мы прилагали огромные усилия, чтобы не заснуть. Я запел историческую песню, сложенную на основе одного из наших дигорских нартовских сказа­ний - «Нарти Уази фурт маенкъаей Ацэемазз зема Агундаэ раэсугъд». В то время многие пели эту песню, но либо не полностью, либо путая начало с концом, вслед­ствие чего терялся ее смысл. МахарбекТуганов [В оригинале - Махир-бей Туган (Mahir bey Tugan)], яв­лявшийся одновременно и художником, и поэтом, пос­ле долгой работы над текстом издал классический ва­риант песни в виде иллюстрированной книги. Один ее экземпляр-уже не помню, при каких обстоятельствах, попал в мои руки, и, поскольку я всегда интересо­вался подобного рода вещами, я вызубрил ее от корки до корки. Должно быть, эта книга была напечатана очень маленьким тиражом, так как за всю свою жизнь я не встречал человека, читавшего или хотя бы видев­шего ее. Не думаю, чтобы сейчас даже на Кавказе кто- нибудь способен исполнить ее от начала до конца, по­тому что, хотя кавказцы и придают большое значение фольклору, я не встречал таких людей среди членов ансамблей, приезжающих в Турцию. А ведь эта песня целый сценарий, и уже давно следовало бы снять фильм по ее сюжету.

Но я продолжу свой рассказ. Пока, лежа под буркой, я распевал песню, а три моих товарища в тон подпевали мне, село было поставлено в известность, что находится в окружении, и из него была направлена делегация к нашему командованию для переговоров. Между тем заместитель командира полка Хаджимурза Шанаев, адъютант Казихан Бесолов и другие офицеры, проверяя посты, подъехали к тому месту, где находи­лись мы. Они не стали нас прерывать и с восхищением дослушали до конца песню, не знакомую им раньше. Затем, по указанию Хаджимурзы, один из ординарцев спрыгнул с коня и, подойдя к нам, стащил с нас бурку. Увидев перед собой наших командиров верхом на ло­шадях, мы сразу же вскочили и замерли по стойке «смирно». Они рассмеялись, и полковник спросил, кто из нас пел. Товарищи указали на меня. Командиры сказали, что никогда раньше не слышали эту песню, но она им очень понравилась и они хотели бы услы­шать ее еще раз в более подходящее время. Хаджимурза добавил, что она больше похожа на историчес­кое повествование, чем на песню, и спросил, откуда я ее знаю. Когда я ответил, что выучил песню по книге Махарбека Туганова, он поинтересовался, есть ли у меня эта книга сейчас. «До недавнего времени она на­ходилась у меня, - ответил я, - но в ходе последних нападений и грабежей большевиков куда-то затеря­лась. Возможно, когда-нибудь она найдется». Полков­ник сказал, что в случае, если книга обнаружится, он будет не прочь ее прочитать. Пока мы таким образом беседовали, пришло сообщение, что большевики про­рвали окружение на участке, занимаемом Кабардин­ским полком, и бежали. Мы вошли в село и, хоть и арестовали после тщательных поисков несколько че­ловек, своей основной цели не достигли, так как их главари успели скрыться. Мы лишь зря вымотались и ни с чем вернулись в наше село.

Через несколько дней наш полк был переве­ден в село Даргкох (Каккадур), где проживали осетины-христиане. Своей школой, церковью и благоустро­енными домами Даргкох больше походил на современ­ный городок и эскадрон нашего полка был сформи­рован из молодых парней этого села. Почти все они были грамотны. К тому же многие участвовали в миро­вой войне й являлись уже опытными солдатами. Ко­мандиром эскадрона у них был мой двоюродный брат ротмистр Асланбек Кубатиев. Мы с ним были ро­весниками и близкими друзьями и при встрече посто­янно обменивались веселыми шутками. Я называл его домашним именем Мамек. Он отличался от других на­ших офицеров. Будучи очень серьезным и дисципли­нированным при исполнении служебных обязанностей, в остальное время он шутил со своими солдатами и ел только вместе с ними, несмотря на настойчивые приглашения своих друзей-офицеров и даже полков­ников. Подчиненные не садились без него за стол и безгранично уважали и любили его. Несколько унтер- офицеров, как ангелы-хранители, неотступно следова­ли за ним, готовые защитить от любой опасности. Хотя сам я служил в 3-м эскадроне, в свободное время я обычно шел в 4-й эскадрон Асланбека. Завидев меня, он приветствовал меня словами: «Ну, здравствуй, храб­рец! Как поживаешь?» «Спасибо, хорошо, мой унтер- офицер», - отвечал я, и тутже унтер-офицеры рядом с ним обнажали сабли и под общий смех гонялись за мной, крича вслед: «Ты что, вздумал издеваться над нашим командиром?!»

Наш полк размещался на большой площади перед даргкохской церковью. Согласно плану коман­дования, ночью мы должны были погрузиться в ваго­ны на местной станции и отправиться в Святой Крест [Ныне город Буденновск Ставропольского края]. Сельские жители решили в подтверждение своего го­степриимства устроить прощальный пир в честь наше­го полка. По всей церковной площади были расстав­лены длинные столы, на вертелах жарились молоч­ные ягнята. Столы ломились от разнообразной еды, пива и араки. Кроме того, в соответствии с обычаем, каж­дый дом прислал по курице и по три наших нацио­нальных священных пирога - уалибаха, - без которых не обходятся молитвы и добрые пожелания. Сельский священник обратился к нам с длинной речью на осе­тинском языке. «Ваш путь полон опасностей, - сказал он. - Но это путь, украшенный героическими подвига­ми ваших предков, которые с победами возвращались из походов, а если проигрывали, то предпочитали дос­тойную смерть бесславной жизни. Героизм - это бес­ценное наследие, доставшееся вам от предков. Да хранит бог вас всех - от командира до простого солда­та - от вражеской пули и других опасностей! Дай вам бог мужества и сил!..» После каждой фразы священ­ника присутствовавшие кричали громовое «А-ам-ме- ен!». По сей день эти раскаты иногда гремят в моих ушах. После молитвы все - и мужчины, и женщины - пировали до самого вечера, время от времени возоб­новляя молитвы и пожелания. Наевшись досыта, мы попрощались с хозяевами и ночью отправились на стан­цию. Разместившись по вагонам, под утро мы трону­лись в путь. Поезд часто останавливался, и нам при­ходилось подолгу ждать на различных станциях. К вечеру первого дня нашего пути мы прибыли в Про­хладную, где и было решено заночевать. Офицеры заняли здание вокзала, а в зале ожидания устроили своеобразную вечеринку с танцами. Ввиду отсутствия аккордеона полковник Хаджимурза Шанаев сам, заме­няя целый оркестр, напевал мелодию танца, называе­мого у нас лезгинкой или же чеченским танцем, а в Турции известного как «танец шейха Шамиля». Другие офицеры по очереди искусно исполняли этот наш на­циональный танец. Мы тем временем ждали в вагонах вместе с нашими лошадьми. Через некоторое время, однако, меня и моих товарищей тоже позвали в зал и, усадив напротив нашего угрюмого командира полка Гутиева, попросили исполнить песню «Уази фурт Ацземаез», что мы и сделали несколько раз с перерывами. Песня им очень понравилась, и благодаря ей мы тоже приняли участие в вечеринке. С тех пор офицеры взяли за прави­ло брать меня на все посещаемые ими увеселения.

К утру мы снова отправились в путь и под вечер прибыли в Святой Крест. Ночь провели в вагонах, а ут­ром следующего дня выгрузились из них, поскольку дальше железнодорожная линия отсутствовала. Пере­сев на своих лошадей, мы доехали до Левокумска - вытянутого вдоль берега Кумы красивого поселка, - где и разместились. Дальше не было ни города, ни села. Только Калмыцкая степь простиралась перед нами до самого Маныча. Калмыки вели здесь кочевой образ жиз­ни, разводя огромные стада верблюдов, лошадей, круп­ного и мелкого рогатого скота. Ничего похожего на зем­леделие не было. Вместо хлеба они употребляли курут [высушенное кислое молоко].

Между Святым Крестом и Астраханью действо­вала конная «Летучая почта». На время пребывания нашего полка в Левокумске для обеспечения связи и других нужд нами была создана и вторая, более ко­роткая линия «Летучей почты» от Левокумска до од­ной большой усадьбы, также расположенной на пути из Святого Креста в Астрахань. Так как я был ефрейто­ром, меня назначили начальником этой почты и, выде­лив четырех солдат в мое подчинение, отправили на ту усадьбу. Усадьба была очень большой и богатой. На ней имелись свой мукомольный завод, несколько красивых зданий, а также лошади, коровы и более ты­сячи голов овец. Но нас особенно заинтересовали три дочери хозяина, одна краше другой, и девушка-слу­жанка лет 17-18. До нас усадьбу заняли большевики. Они объявили о конфискации всего имущества, но не успели воспользоваться им, так как наше появление вынудило их бежать. Хозяин усадьбы от радости, что вновь обрел нажитое добро, и в знак признательности нашему полку согласился предоставить нам пищу и ночлег. К тому же наше постоянное пребывание там обеспечивало ему безопасность от банд большевиков, которые приходили по ночам и требовали деньги и про­довольствие. Нам были приготовлены пять пружинных матрацев в комнате с застекленным балконом, где так­же имелись стол и несколько стульев. Девушка-слу­жанка застелила матрацы ослепительно белыми про­стынями и принесла самовар с чаем. Она же по утрам будила нас и заправляла постели. К тому времени на столе нас уже ждал завтрак в чистейшей посуде: чай, молоко, сыр и хлеб. В обед нас потчевали отварным мясом ягненка, белым хлебом и супом, на полдник-сно­ва суп, а вечером - то же, что и в обед. Одним словом, сплошное удовольствие. Я занимался тем, что записы­вал время отправления и прибытия почтовой корреспон­денции и по очереди давал поручения своим товарищам.

Мы очень быстро подружились с дочками хо­зяина. Они повели меня прогуляться на мукомольную фабрику и, видимо, желая найти тему для разговора, подробно рассказали о том, что после революции, потеряв работников, они сами научились при необхо­димости запускать эту мельницу, однако из-за пролив­ных дождей, выведших из строя водопровод, сейчас она не функционирует, так как ее некому починить. Я в свою очередь рассказал о своем знатном роде и о тех трудностях, которые нам пришлось испытать после революции. Эта история их очень тронула, и они пере­дали ее своему отцу, который после этого стал здоро­ваться со мной и относиться более сердечно.

Вечерами в хорошую погоду мы с девушками выходили на прогулки, сидели в саду и беседовали. Все сестры питали ко мне дружеские чувства, однако старшая из них явно испытывала нечто большее и, по- моему, была влюблена в меня. Заметив это, младшие стали постепенно отдаляться от нас. Когда по вечерам мы сидели вместе, они под каким-либо предлогом вста­вали и уходили вместе со служанкой, оставляя меня наедине со своей сестрой. Во время прогулок они шли либо впереди, либо намеренно отставали, предостав­ляя нам возможность побыть вдвоем. Вскоре их стар­шая сестра привязалась ко мне еще больше, не выхо­дя, впрочем, за рамки приличия. Так продолжалось око­ло 15 дней. Поскольку наш полк должен был передать свои функции в этом районе казачьему полку, однажды мы получили приказ сдать дела казачьему посту связи, прибытие которого ожидалось на следующий день, и возвращаться назад. Во время нашей последней встре­чи девушка не могла скрыть своего горя по поводу мо­его отъезда, и в результате о наших взаимоотношениях стало известно всем - от домочадцев до кучера. Конеч­но, мои товарищи тоже догадались обо всем. Один из них, куртатинец Ибрагим, являвшийся большим остро­словом, даже поддразнивал меня: «Как ты можешь уехать и оставить девушку? Ведь это большой грех - заставлять женщину плакать. Коли уж она так привяза­лась к тебе, бери ее с собой». Но все когда-нибудь за­канчивается. Так и те несколько замечательных дней завершились грустным расставанием. Наутро мы вые­хали в путь, и вскоре уже были в Левокумске.

Перевод с турецкого Г. Чочиев и Т. Филатовой.

Betting site http://cbetting.co.uk more info for Paddy Power Offers