Так что и вы должны отдать нам свою землю, которую мы раздадим крестьянам. Наша делегация избрана народом, чтобы сообщить вам это. Мы хотим знать ваше мнение по данному вопросу. Наши посовещались и ответили, что не могут противостоять огромной России и не возражают против того, чтобы их земли были розданы, как того требует комиссия. Деле­гация, расточая любезности, выразила удовлетворение таким ответом: Поскольку вы отнеслись к нашему тре­бованию с пониманием и подчинились закону, мы со своей стороны также хотим сделать для вас доброе дело, - сказали они. - Вы вправе выбрать из своих земель такой участок, который вы в состоянии обраба­тывать собственным трудом, не привлекая издольщи­ков, батраков и арендаторов. Признаем за вами еще одну привилегию: в отличие от остального населения, которому мы раздаем разбросанные участки в зависи­мости от количества членов семьи, вам мы предоста­вим цельные участки. Только покажите те места, кото­рые вам нравятся. Наши поневоле выразили свое согласие и, поблагодарив комиссию, попросили для себя самые плодородные земли. Делегация не возра­жала и, заключив таким образом с нами соглашение, с миром ушла. Все условия были неукоснительно выполнены. Обе стороны старались привыкнуть к новому положе­нию. У нас все обошлось без разбоев, грабежей и убийств, имевших место в других областях России, были лишь отобраны наши земли. Причина этого со­стояла в том, что в наших селах не было русских, ме­стные же жители были привержены обычаям и тради­циям и относились друг к другу с уважением. Конечно, вследствие сословного неравенства, о котором я рас­сказал выше, имелись и озлобленные люди. Их пере­полняла вековая ненависть к нам, они жаждали мести и при удобном случае готовы были совершить любое злодеяние. Однако они не осмеливались на подобные действия в одиночку или небольшими группами, пото­му что хотя мы и были в меньшинстве, но благодаря нашему прежнему образу жизни намного превосходи­ли их в искусстве верховой езды и владении оружием. Они всю жизнь работали в поле и только во время служ­бы в армии получали незначительную воинскую под­готовку. У нас же, когда ребенку исполнялось 5-6 лет, его обучали езде верхом, по достижении 8-10 лет - привязыванию к поясу кинжал и пистолет, а затем и обращению с ними. Наши обычаи прививали уваже­ние к старшим и любовь к младшим, мы воспитыва­лись в условиях почти военной дисциплины. Благода­ря такому воспитанию те из нас, кто уходили в армию, очень быстро становились ефрейторами и унтер-офи­церами. Более того, из тех, кто в Первую мировую вой­ну добровольно или по призыву ушли на фронт солда­тами, значительное большинство дослужилось до офи­церских званий. Когда произошла революция и на всех фронтах началось массовое дезертирство, наши офицеры и солдаты также возвратились домой. Одним словом, мы могли противостоять любой силе, не слишком превосходящей нашу в численности, и поэтому беспо­рядки пока миновали наше село.Наступил 1918 год. Наш осетинский кавалерий­ский полк вернулся с германского фронта во Влади­кавказ. Солдаты были измотаны войной, и, чтобы обно­вить личный состав полка и включить в его ряды мо­лодых бойцов, собрали нас, резервистов, а также тех, кто был моложе нас, и разместили по казармам. Вете­раны передавали нам своих лошадей, обучали воен­ному делу, но оружие пока не выдавали. После завер­шения нашего обучения они должны были демобили­зоваться. Лошади были превосходно выдрессированы, но из-за проделанного ими длинного пути сильно отощали. Еще до того как нам передали лошадей, один вахмистр знаком руки подозвал меня к себе и повел в конюшню. Показывая рукой на гнедую лошадь с бе­лым пятном на лбу, истощавшую, но очень красивую, он сказал: Смотри, парень, это мой конь. В полку он прославился как герой. Мне очень трудно с ним рас­ставаться, и я не хочу оставлять его первому попав­шемуся человеку. Среди молодежи я искал такого, кто знал бы цену лошадям. Ты мне понравился. Заботься об  этом коне так, чтобы я не переживал за него. Его зовут Аст. Услышав свое имя, лошадь подняла голо­ву от кормушки и повернула ее к хозяину. Видал? - спросил вахмистр, поглаживая лошадь. Что подела­ешь, Аст? Судьбе угодно нас разлучить, - продол­жал он с грустью. Я принял это предложение, отвел лошадь в сторону, привязал ее и поблагодарил хозяи­на. Тем временем по приказу остальные солдаты тоже выбрали себе лошадей. Теперь мы целыми днями уха­живали за ними, водили к Тереку на водопой, кормили травой, сеном и ячменем. Оружие и седла нам пока еще не раздали. Только дозорным на время несения караула выдавалось оружие.Прошел месяц. Наши лошади набрались сил, окрепли. Однажды ночью мы услышали выстрелы, свидетельствовавшие о том, что где-то происходит перестрелка. Мы выскочили на улицу. Оказывается, ингуши напали на тюрьму и подожгли ее. Когда мы приблизились к месту событий, пожар стал еще силь­нее. Языки пламени поднимались высоко в небо, и было светло как днем. Взломана была не только тюрь­ма, но и двери ближайших магазинов, которые под­верглись разграблению. На наших глазах из тюремно­го склада было унесено большое количество казен­ной материи. Никогда не забуду увиденную там"сцену. Какой-то человек, не оглядываясь, бежит с прижатым к груди толстым рулоном материи. Другому человеку, бегущему следом, удалось ухватить край материи, который он тянет изо всех сил, отбрасывая вытянутую ткань себе за спину и намереваясь, видимо, подобрать ее потом. Рулон в руках бегущего первым человека вращается, как юла, постепенно разматываясь. За вто­рым человеком также бегут люди, но они, отрезав кин­жалами от валяющейся на земле ткани куски нужной им величины, тут же убегают. В результате первые двое остались ни с чем. Мы покатывались со смеху, слов­но перед нами разыгрывалась комедия.На другой стороне города перестрелка все еще продолжалась. В конце концов мы выяснили, что ингу­ши перешли на сторону большевиков. В тюрьмах на­ходилось много ингушей. Одновременно ингуши, про­живавшие на правом берегу Терека недалеко от горо­да, объединились с теми, что сбежали из тюрьмы, и, укрепив таким образом свои силы, атаковали казаков, являвшихся сторонниками царя. Бой не прекращался ни на минуту. Ни у кого не было сведений об убитых и раненых.Мы вернулись в казармы. У нас не было ни оружия, ни офицеров, которые могли бы нами коман­довать. Мы опасались, что, если ингуши дойдут до того места, где мы располагались, они и нас убьют, приняв за казаков. В нашем отряде было несколько человек из нашей фамилии. Я разыскал троих из них, отозвал в сторону и спросил, что они думают делать. Увидев, что у них нет никакого плана, я предложил с наступлени­ем утра бежать отсюда и вернуться в село. На чем? - спросили они. Я ответил, что знаю, какой длинный путь нам предстоит: не менее 40-50 километров. На поезд мы не сможем сесть, поймают. Вывести лошадей из конюшни также невозможно. Единственный выход - отправиться утром никем не замеченными и пешком выйти за пределы города. Затем, если идти не по глав­ной дороге, а по лугам, переходя из села в село, то за два дня можно добраться до нашего села. На том и порешили. Ушли украдкой в час утреннего намаза и кратчайшим путем вышли за пределы города. В са­мом городе столкновения все еще продолжались. Вско­ре рассвело. Мы уже собирались свернуть с главной дороги, как вдруг впереди нас появился кавалерий­ский отряд с фургонами, на которых были установле­ны пулеметы "максим" и "льюис". Что делать? Пы­таться бежать было бессмысленно. Все равно далеко не убежишь - ведь они на отличных лошадях, а мы пешие. Я сказал товарищам: Ведите себя как ни в чем не бывало и в разговор не вмешивайтесь. Гово­рить буду я. Тогда я довольно бегло говорил по-русски. Мы поравнялись. После обмена приветствиями они спросили, кто мы и куда направляемся. Я представил себя и своих спутников. Сами всадники оказались ро­дом из казачьей станицы Архонской, расположенной в 10 километрах от города, и знали нашу семью. Я объяс­нил, что мы только месяц в армии и как новобранцам нам еще не выдали оружие. Я сказал также, что ночью ингуши напали на город и что мы вернемся воевать с ними, как только возьмем в селе своих лошадей и ору­жие. Они рассмеялись и сказали: "Вам нет необходи­мости так утомляться. Идите с нами. Мы сейчас всту­пим с ними в бой, а так как без потерь как с их, так и с нашей стороны не обойдется, вы сможете воспользо­ваться оружием убитых. На это я ответил, что все же будет лучше, если у нас будут свои лошади и оружие. Они больше не настаивали, и, пожелав друг другу уда­чи, мы разошлись. Вскоре мы уже проходили через родную станицу встреченных нами в пути казаков. Пе­ред одним из домов стояла пожилая женщина. Поздо­ровавшись, я обратился к ней с просьбой продать нам буханку хлеба, так как мы возвращаемся из города с войны и уже два дня не ели. Она тут же пригласила нас войти. Поскольку все мужчины ушли сражаться, в доме находились только женщины. Нас посадили за стол, вскипятили воду в самоваре и угостили чаем, хлебом и сыром. Наевшись и согревшись, мы побла­годарили бабушку за гостеприимство и отправились дальше. К вечеру мы добрались до села Ногкау, где жили куртатинцы. Погостив там у родственников, на следующий день мы прибыли в свое родное село, где наконец обрели какой-то покой, где нас никто не разыс­кивал и где пока не было никакого правительства. В городе столкновения ингушей с казаками продолжа­лись еще некоторое время, но вскоре и там установи­лось продолжительное спокойствие.Под руководством большевиков комиссии по распределению земли раздавали участки по числу душ в каждой семье. Получившие землю прежде беззе­мельные крестьяне с радостью принимались ее обра­батывать, при этом, естественно, не забывая выражать свою благодарность Ленину и установленному им строю. Мы же старались довольствоваться землей, оставленной в нашем распоряжении. По сравнению с остальным населением, наше положение было впол­не сносным. Ведь у нас имелось все, что было необ­ходимо в хозяйстве: и орудия труда, и инвентарь, и упряжные животные, и семена для посева. Вначале, пожалуй, было трудно работать в поле, но со време­нем мы привыкли. Сеяли не столько пшеницу, сколько кукурузу, потому что, хоть с ней и приходилось много возиться, она давала лучший урожай. Большую часть времени мы проводили в поле с мотыгой или за боро­ной, но мы не жаловались на жизнь и прожили весну 1918 года в полной гармонии с природой.Однако некоторые крестьяне нашего села, не сумевшие сорвать на нас злобу и ненависть прошлых лет, вели агитацию против нас. В России аристокра­тию, помещиков и богачей арестовали вместе с царем, многих уничтожили, а их имущество и земли присвоили себе. Нам тоже следовало так поступить с баделиатами, - твердили они повсюду. - Ведь их предки использовали наших как рабов, унижали их. И к нам они всегда отно­сились с презрением, не желали с нами родниться и вели себя так, словно являлись представителями дру­гой нации. А что же мы? Ограничились лишь тем, что отняли у них земли. Разве у нас совсем нет гордости? Нужно заставить баделиатов заплатить за прошлые обиды. Такими речами они настраивали людей про­тив нас и старались собрать вокруг себя сторонников. Сначала мы ничего об этом не знали. Прослышав о злоключениях царя, мы стремились вести как можно более скромный образ жизни. Однако противники не унимались и развернули пропаганду против нас уже не только в дигорских, но и иронских селениях. Они устраивали втайне от нас собрания, принимая на них какие-то решения. Их активность нарастала. Но, как го­ворится, шила в мешке не утаишь. Внутри этой группы были люди, все еще любившие нас и искренне привя­занные к нам, которые, хотя, и не выступали против принимавшихся на собраниях решений, но все же не желали нам зла и поэтому давали знать о происходя­щем. Со временем собрания участились, стали более многолюдными и приняли форму съезда. Теперь они собирались в селе Христиановском [Ныне город Дигора], где жили дигор­цы-христиане. Оно находилось в 8-10 километрах от нашего села, на реке Урсдон, берущей свое начало в наших краях. Население его в то время составляло 3000 дворов. Это были богатые, образованные и куль­турные люди, весьма успешно занимавшиеся сель­ским хозяйством. Поскольку они являлись христиана­ми, с ними мы также не поддерживали родственных или близких дружеских отношений. Это обстоятельство послужило причиной их сближения с нашими недруга­ми. Наши информаторы, о которых я сказал выше, со­общили нам очередные новости: Эти люди полны ре­шимости стереть с лица земли весь ваш род. Находя­щиеся среди них несколько интеллигентов заявляют, что они читали принципы Ленина и устав большевист­ской партии и что, согласно этим принципам, нельзя причинять вред гражданам, не оказывающим сопротив­ления, большевизму и коммунизму и принявшим новый строй, кем бы эти граждане ни являлись. Они настаива­ют на том, что призывы к расправе над вами являются ошибочными. Эти Интеллигенты говорят также, что баделиаты беспрекословно отдали свою землю, и, если на них сейчас напасть, завтра можно оказаться винов­ными перед законом. Остальной же народ темный, ни­чего не понимает и лишь ворчит, мол, в чем же тогда смысл революции, если не будет покончено с баделиатами. Их споры еще не закончены, иначе они бы уже давно большими силами напали на вас. Поэтому сове­туем вам отнестись к ситуации со всей серьезностью.После таких известий мы тоже собрались, об­судили создавшееся положение и решили, что, если они все-таки нападут на нас, мы должны быть готовы сражаться до последнего человека. У нас было доста­точно ружей, пистолетов, сабель и кинжалов. Поскольку наши противники также являлись гражданскими людь­ми, то и у них не было иного оружия. Таким образом, по вооружению мы были равны. В случае столкнове­ния мы также рассчитывали на свою сноровку и бое­вые навыки. По ночам начали дежурить у своих до­мов. В этом напряженном ожидании прошли дни и ме­сяцы. Мы скосили траву, убрали хлеб. Их собрания же все продолжались. Наконец нам стало известно, что интеллигенты, которые были против нападения, поки­нули собрание, заявив, что не могут взять на себя та­кую ответственность. Мы даже слышали, что двое из них позднее бежали в Грузию.Через несколько дней после этого последнего собрания утром на рассвете мы увидели, что наше село окружено. Как оказалось, они разместили свой штаб в двух-трех километрах от села, а на холмистой опушке леса выставили группы всадников. Их было довольно много, и все было организовано так, словно они соби­рались штурмовать вражеский город. Впоследствии мы узнали, что в ближайших казачьих станицах они силой собрали людей и, кроме того, притащили оттуда две пушки (казаки, которые также, как и мы, являлись сторонниками царя, не хотели участвовать в нападе­нии, но вынуждены были сделать это под давлением). Мы заняли позиции и стали ждать начала атаки. Одно­временно наши старшие решили направить двух че­ловек в штаб противника, чтобы узнать от их руковод­ства, в чем заключаются их требования. В качестве парламентеров были избраны мои дядя и старший брат. С белым флагом они отправились в путь. Когда они приблизились к штабу, навстречу им выехал всадник и приказал возвращаться назад. Мой дядя сказал, что хотел бы встретиться с их лидерами, но всадник отве­тил, что у них нет каких-либо специальных лидеров, так как каждый из них является лидером, и вновь по­требовал, чтобы парламентеры возвращались, предуп­редив, что сейчас начнется артиллерийский обстрел. И действительно, прежде чем наши успели добраться до села, был открыт огонь из орудий, и, чтобы не по­пасть под него, им пришлось скакать во весь опор. Поскольку село находилось в лощине, снаряды про­летали над нами и падали на лесистый склок позади нас. Лишь один снаряд разорвался в самом селе. Он влетел в заднее окно одного из домов и вылетел че­рез переднее, и, так как в доме никого не было, наши потери свелись к двум разбитым стеклам.В час вечернего намаза они перешли в наступ­ление: казачья кавалерия впереди, остальные-сзади.Ворвавшись в село, они заняли один из домов, в кото­ром находились лишь женщины и 90-летний старик, сыновья которого были вместе с нами на позициях. Старик, увидев перед собой казаков, с возгласом «Га­зават!» обнажил висевшую на стене саблю, но казаки опередили его и одним выстрелом уложили на месте. Во время этой же атаки 60-летний Бекир Кантемиров [В оригинале - Кандемир(Kandemir)] стрелял в нападавших из-под балкона своего дома, но также был убит. Появление противника в самом селе лишило наших возможности успешно сопротивляться. Поэтому некоторые, улучив момент, незаметно сбежа­ли. Мы же продолжали стрелять по врагам. Они то от­ходили, то снова пытались наступать. В какой-то мо­мент группа пеших противников ворвалась в простор­ный двор моего дяди, и, когда я открыл по ним огонь из нашего дома, они в ответ бросили гранату. Я про­должал стрелять, но попасть в них было практически невозможно, так как они находились вне досягаемос­ти моего оружия. Сыновья моего дяди занимали пози­цию в своей конюшне. У них имелись десятизарядные маузеры, и, когда нападавшие приблизились к нашей кунацкой, чтобы заставить меня «замолчать», один из сыновей дяди - Инал - открыл по ним огонь, как из пулемета. Одного он убил выстрелом в лоб. Находив­шийся рядом брат убитого с криком «О, мой брат!» скло­нился над ним и тоже был убит. Остальные решили, что в конюшне есть пулемет, и убежали.Тела убитых валялись друг на друге. Внезапно крупными хлопьями повалил снег. Стемнело. Нико­го не было видно, стрельба прекратилась. Я предпо­ложил, что они не решились остаться в селе и вышли за его пределы. Теперь меня интересовала судьба двоюродных братьев. Один из них еще утром оседлал своего коня и оставил его в нашей конюшне. Лошадь другого находилась с ними в их конюшне, но они не смогли ее вывести, так как не рискнули после боя от­крывать двери конюшни. Выбравшись через ее зад­нее окно, они пришли к нам. Инал сказал, что убил двух человек и что, если они немедленно не скроют­ся, враги не оставят их в живых. Взяв мою лошадь, они ушли вместе с моим старшим братом. Остались только я и мой младший брат Алихан. Всех женщин, детей и стариков мы заранее собрали в доме другого моего дяди, находившемся выше нашего дома, и я отправился туда. Там я узнал, что и их сыновья убежа­ли, и в деревне не осталось молодых людей, кроме меня и Алихана. Что нам было делать? В конюшне оставались две-три лошади, но не было седел, а на неоседланной лошади далеко не уедешь. Тогда мы решили бежать в лес пешком. Мы положили в сумку два русских каравая, которые днем раньше испекли из белой муки мать и старшая сестра и каждый из ко­торых весил около трех килограммов. Взяли немного сушеного мяса, которое у нас сначала солят, а затем сушат на зиму. Теперь мы стали ждать подходящего момента, потому что изредка доносились звуки выст­релов. Мы не знали, кто и в кого стреляет, но решили, что это наши враги палят в воздух, чтобы запугать нас. Ведь им не было известно, что наши убежали. Тела тех двух убитых братьев все еще лежали во дворе. Забрать их они боялись. В конце концов пришли их представители и обратились к моему пожилому дяде с просьбой убедить своих сыновей не стрелять, пока они не заберут трупы. Дядя, конечно, согласился и, чтобы не дать знать, что его сыновья убежали, издале­ка громко крикнул, как будто они все еще находились в конюшне: «Инал, не стреляйте! Дайте им унести уби­тых!» Вскоре звуки выстрелов стали еще реже.Наше село было вытянуто вдоль реки Урсдон узкой полосой длиной приблизительно в 8 километров и состояло из тысячи с лишним дворов. Прямо напро­тив нашего дома был мост. За мостом находился кру­той склон, на котором примерно на высоте 300 метров начинался лес. Мы ждали наготове. Основная пробле­ма заключалась в том, чтобы подняться на этот склон. Когда же мы окажемся в лесу, все будет намного про­ще. Мы взяли ружья и сумку, попрощались с домаш­ними и, сказав «С богом!», мигом перескочили через мост и начали карабкаться вверх. Из-за белизны снега и лунного света мы боялись быть замеченными с про­тивоположного склона. Страх наш еще более усили­вался, когда мы слышали выстрелы. Добравшись до середины склона, мы оглянулись назад и увидели, что три дома, принадлежавшие двоюродным братьям моей матери, объяты огнем. Языки пламени озаряли небо. Эти дома три года назад построили по единому плану три брата. Это были самые красивые дома в нашем селе. Мне стало очень больно, и я заплакал от горя. Слава богу, в домах уже никого не было! (Эти братья были из рода Тугановых. [В оригинале - Туган (Tugan)]. Их звали Амирхан [В оригинале - Эмирхан (Emirhan)], Исма­ил и Асланбек. Асланбек был полковником. Сын Амирхана Алихан впоследствии стал подполковником в ту­рецкой армии. Он умер в Стамбуле в 1954 году.)Наконец мы добрались до леса. Снег все еще продолжал идти. В лесу мы вышли на какую-то доро­гу, и только я хотел сказать: «Посмотрим, куда нас приведет эта дорога», как вдруг перед нами из-за де­ревьев выскочил кабан и стал стремительно удалять­ся. Я схватил ружье и уже собирался выстрелить, но брат остановил меня. «Что ты делаешь? - сказал он. - Сегодня большевики выставили дозоры. Возможно, сей­час они здесь. К тому же что ты с ним будешь делать, если даже убьешь?» Он был прав. Через некоторое время дорога закончилась, и после полуночи мы ока­зались в совершенно девственном лесу. Мы то взби­рались на холмы, то спускались в ущелья, толком не представляя себе, где находимся. По моему предпо­ложению, нам следовало постоянно идти вправо, по­тому что если мы выйдем к Суардону, одному из ос­новных притоков протекающей через наше село реки, то мы сможем узнать наше местонахождение и, опре­делив дальнейшее направление движения, дойдем затем до просеки в лесу, принадлежавшем нашей се­мье, и до лугов, использовавшихся как пастбища. Трава там очень хорошая. Дигорские крестьяне арендова­ли у нас эти места или пользовались ими на правах издольщиков. Они пригоняли туда зимовать свой скот и держали его там до лета. Везти оттуда траву в село было трудно, поэтому в случае необходимости ее про­давали прямо здесь. Земельная комиссия оставила эти земли нам, и сейчас там имелась трава, скошен­ная нашими издольщиками в прошлом году. Сами из­дольщики тоже все еще жили там. Комиссия оставила нам эти участки, так как они находились очень далеко от села. Чтобы привезти траву на запряженной волами телеге или санях, надо было в течение целого дня до­бираться туда, заночевать и лишь к вечеру следую­щего дня можно было вернуться назад в село. Кресть­яне не могли извлечь из этого пользу, и поэтому зем­ли не были отобраны. Нашей целью сейчас было доб­раться туда, но мы не знали, где находимся. Спусти­лись в какую-то лощину. Высота снежного покрова из­рядно увеличилась. Мы едва передвигали ноги. Мой брат сказал, что устал. Мы сели, чтобы немного отдох­нуть, отломили по куску хлеба и съели. Сварить мясо мы не смогли, так как второпях, оказывается, забыли взять из дома спички. Под влиянием усталости и недо­сыпания мы задремали. Почувствовав, однако, что начинаю замерзать, я проснулся и разбудил брата - не хватало нам еще заболеть! Я сказал, что пусть даже очень медленно, но мы должны двигаться дальше. Мы вышли из лощины. В этом девственном лесу росли грабовые деревья с диаметром ствола не менее 1 мет­ра и высотой более 30 метров.Вдруг мы заметили вдалеке костер. Пламя было очень сильным,- и, - возможно, из-за дыма и вет­ра - нам показалось, что вокруг огня сидят несколько человек и о чем-то оживленно разговаривают. Внима­тельно вглядываясь, мы простояли там довольно дол­го, но так и не осмелились подойти ближе, потому что не были уверены в том, что, блуждая, не подошли вновь к нашему селу, а люди вокруг костра не явля­лись дозорными большевиков. Мы пошли по другому пути и обошли их издалека. На рассвете мы вышли к Суардону и, хотя никогда прежде не видели здешних мест, ориентируясь по реке, могли теперь определить направление. Довольно трудно описать лес, в котором мы находились. Это были не отдельные рощи, как в Сарыкамыше, а сплошной лесной массив, который начи­нался в азербайджанском Карабахе и простирался вплоть до Азовского моря. Не зная дороги, здесь легко можно было заблудиться. Самым важным для нас теперь было узнать, в каком именно месте реки мы находимся. На другой ее стороне был отвесный, почти неприступный склон. По моему предположению, если мы поднимемся по этому склону, то прямо за ним мы выйдем к тем лу­гам, куда направляемся, если же станем обходить его вокруг, то сможем добраться туда только через два дня. Съев на берегу реки по куску хлеба, мы начали взби­раться. Хватаясь за деревья и сучья, я поднимался на высоту, равную росту двух человек, а брат с сумкой на плече ждал меня внизу. Затем я протягивал Алихану ружье, он хватался за него, и я тянул его вверх. Не знаю, как долго мы таким образом карабкались, но под вечер мы достигли вершины. Перед нами открылась довольно ровная местность. Значит, наше предположение было верно. С ранней юности и по сегодняшний день я редко ошибаюсь в определении направления.На нашем дигорском языке эти открытые учас­тки в лесу называются ардозами [Осет. (диг.) 'аердозее' - ’]поляна]. Ко времени вечер­него намаза мы пришли на ардозу Турумон, принадле­жавшую сыновьям Гетагаза Кубатиева - Сарыбеку и Хаджи-Татаркану [В оригинале - Кубат (Kubat), Хаджи Татархан (Haci Tatarhan)]. Здесь находились крестьяне, при­гнавшие сюда на зиму свой скот. Мы не были с ними знакомы, но они тоже были дигорцы. Нас пригласили в хижину и после обмена приветствиями, в соответствии с обычаем, поинтересовались, кто мы и откуда. Я как ни в чем не бывало представил себя и брата и сказал, что мы были на охоте, а на обратном пути решили взгля­нуть на наше сено на ардозе Боласта, но с наступле­нием темноты, чтобы не потерять дорогу, предпочли остановиться здесь на ночлег и побеспокоили их, за что просим прощения. «Да разве это беспокойство?! - воскликнули они. - Ваш приход для нас большая честь и радость. Добро пожаловать!» Осыпав нас такого рода любезностями, они сказали, что вчера с стороны равнины они слышали звуки орудийных выстрелов, и по­интересовались, не знаем ли мы, что там произошло. Я ответил, что уже 3-4 дня мы на охоте и поэтому ниче­го не знаем. На самом деле они, очевидно, знали обо всем гораздо лучше нас, но не подавали виду, потому что, хотя они и являлись сторонниками большевиков, к нам они тоже питали уважение. Они угостили нас теплым молоком, а мы поделились с ними белым хле­бом, который им очень понравился. Ведь свой хлеб они пекли из кукурузной муки. Показав нам место, где мы могли переночевать, они пожелали нам хорошо отдохнуть и удалились. И действительно, от усталости у нас не было сил разговаривать, глаза слипались. Тем не менее, когда мы вышли во двор по нужде, я сказал брату, чтобы он не спал крепким сном, потому что я не доверяю этим людям. Наше ложе трудно было назвать кроватью. Оно скорее походило на деревянные носилки, на которые сверху постелили чистое мягкое сено. Мы легли и задремали. Утром, когда мы проснулись, нам предложили молоко и хлеб. Позавтракав и поблагодарив хозяев за гостеприимство, мы от-правились на свою ардозу.Ничего похожего на дорогу не было. Мы просто шли по огромному лесу, куда не ступал никто, кроме охотников, пастухов и диких животных. Боже, что за красота! Граб, липа, вяз, ясень и другие породы деревьев. До нас доносились разнообразные приятные запахи. Не хотелось покидать эти места. Через некото-рое время мы добрались до ардозы. Наши издольщики встретили нас радушно. Мы присели у стены хижины лицом к солнцу и стали разговаривать о житье-бытье. Вдруг я увидел, что к нам по засыпанной снегом дороге направляется человек высокого роста. Мы ждали с любопытством и беспокойством. Когда человек приблизился, я наконец узнал его. Это был наш родственник Ибрагим. Мы поздоровались и стали беседовать. В присутствии издольщиков мы не решались расспрашивать друг друга о происходящем. Мы ведь даже не знали наверняка, известно ли им что-нибудь о событиях в селе. Вероятность того, что среди тех, кто напал на нас, были и их близкие родственники, была весьма велика. Но даже если им что-то и было известно, они держали себя так, словно ни о чем не слышали. Мы вели себя также. Через некоторое время Ибрагим моргнул мне и поднялся. Я тоже встал и пошел следом за ним. Когда мы немного отошли, Ибрагим спросил меня, так, чтобы было слышно и остальным, - какое сено принадлежит нам и что мы собираемся с ним делать, добавив, что он пришел сюда с намерением продать часть своего сена. Я ответил, что мы думаем сначала узнать цены, а затем примем решение. Когда мы отошли достаточно далеко, мы расспросили друг друга об обстановке в деревне. Но мы знали примерно одно и то же, потому что, как оказалось, покинули село в один день. Он легко добрался по нормальной дороге, нам же пришлось испытать множество трудностей. Ибрагим спросил, доверяю ли я этим людям и не могут ли они донести на нас. Я ответил, что не знаю, что думать по этому поводу. Тогда он предложил отправиться на его ардозу, где сейчас живут зажиточные крестьяне, которые против коммунистов и большевиков, и погостить у них, так как там мы будем в безопасности. Я принял это предложение. Вернувшись в хижину, я объявил, что мы уходим вместе с Ибрагимом. Издольщики уговаривали нас погостить еще немного, но, поблагодарив их, я ответил, что мы заглянули сюда по пути, чтобы проверить наше сено. «Мы бы задержались здесь еще на одну ночь, но, поскольку Ибрагиму нужно идти, мы решили составить ему компанию», объяснил я причину нашего ухода. Вежливо попрощавшись, мы выпили предложенный ими на дорогу айран и расстались.На ардозе Ибрагима нас встретили 9-10 чело-ек, действительно являвшихся противниками коммунизма. Это было совершенно ясно из их разговоров. Поскольку они вели здесь холостяцкую жизнь, готовить для нас еду принялись молодые парни. Запах варящегося мяса еще сильнее разжег во мне чувство голода. Я уже начал мечтать о сладком сне после ужина, но Ибрагим, снова сделав мне знак глазом, отозвал меня в сторону. «Я очень беспокоюсь за домашних, - сказал он. - Алихан здесь в безопасности, а мы двое давай вернемся в село и выясним, что там происходит. Наши находятся сейчас в квартале Карагач [Ныне село Фалдон] у Кантемиро- вых. Если нам удастся туда пробраться, мы узнаем что-нибудь о детях, женщинах и стариках. К тому же там осталась моя лошадь, и в случае необходимости мы оба сядем на нее и вернемся сюда. Хотя, по правде говоря, я хочу поехать в куртатинское Ногкау [В оригинале по-осет. - Курттаты Ноккау (Kurttati Nokkau)], потому что все те из наших, кто смог бежать, сейчас собрались там». Я поддержал этот план, и после ужина мы рассказали о нем остальным. Затем, оставив брата на их попечении, отправились в обратный путь.Не знаю, как долго мы шли той длинной ноябрьской ночью, но в конце концов вышли к пастбищам семьи Ибрагима. С двух сторон от них рос лес, справа текла речка Бордон. Такие узкие, длинные луга у нас называются сопперами. Там, где кончался соппер, начинался окраинный квартал нашего села - Кора. Дом Ибрагима тоже был в этом квартале. Здесь проживало шесть дворов Кубатиевых [В оригинале - Кубатлар (Kubatlar)] и один двор Абисаловых [В оригинале - Абисаллар (Abisallar)], и здесь же сливались друг с другом речки Суардон и Бордон. Мы подошли к селу, но входить в него не решались. Собственно, в этом не было и смысла, потому что еще два дня назад все дома были покинуты: их жители перебрались в Карагач к Кантемировым. Тогда мы решили перейти речки вброд и с другой стороны подняться на холм, на который всего два дня назад мы с братом взбирались, едва выйдя из села, а затем тем же путем спуститься на террасообразную площадку, с которой все наше село можно было видеть как на ладони. Там находилось три дома Кубатиевых. Кроме того, квартал Карагач располагался как раз у основания этой террасы, а прямо напротив нее находился наш дом. Я снял обувь, чтобы перейти речку. Ибрагим же вдруг заявил, что если он разуется, то больше не сможет надеть свою обувь, так как она у него настолько ветха, что может порваться на части, и тогда ему придется идти по снегу босиком. (Наша обувь сильно отличалась от нынешней. Это были мягкие сафьяновые сапожки. Их шили дома женщины, и они были не очень прочными.) Я посадил Ибрагима себе на спину, и таким образом мы перешли обе речки. Мы бросили взгляд на квартал Ибрагима. Дома были разграблены, все вплоть до оконных рам унесено. Перевалив через вершину холма, мы направились к террасе. Я посмотрел в ту сторону, где находились наши дома. Во дворе моего дяди горел большой костер. В свете его пламени я смог разглядеть несколько человек. Они были чем-то заняты у огня, но что именно они делали, мне не удалось разобрать. Впоследствии я узнал, что большевики использовали кунацкую моего дяди как тюрьму. Всех арестованных мужчин независимо от возраста они запирали там. У моего дяди были очень красивые, крупные и сильные быки. Одного из них они зарезали. Разобрав окружавший двор забор, разожгли из его сухих досок костер. Часть мяса они варили над огнем в большом казане, а из остального жарили шашлыки. Они пребывали в хорошем расположении духа и распевали песни.Мы подошли уже довольно близко к тому месту склона, где находилась терраса. Между нами и домами было всего каких-нибудь 70 метров. Дома здесь стояли близко друг к другу. Мы могли видеть женщин, переходивших из одного дома в другой, но подойти не осмеливались, так как внутри вполне могли находиться большевики. В ожидании прошло немало времени, и мы начали замерзать. Тогда я сказал Ибрагиму, что все-таки подойду ближе и посмотрю, и побежал к среднему из трех домов. Я приложил ухо к двери: изнутри доносилась женская речь, мужских голосов не было слышно. В это время следом за мной подошел и Ибрагим. Поскольку дверь была не заперта, мы вошли в дом. Там находились женщины и девушки - наши родственницы. Увидев нас, они очень обрадовались, по-очередно обняли нас, усадили и тут же в страхе и волнении сообщили, что дозорные ушли совсем недавно, но они приходят через каждые два часа и спрашивают, не появился ли кто-нибудь из мужчин. Хозяйка дома принесла что-то поесть. «Угощайтесь, не теряйте время, - сказала она. - Скоро они опять придут. Так что быстрее убегайте, пока вас не поймали». Хоть мы и были очень голодны, но заявили, что нашей целью было лишь выяснить, что происходит в деревне. Однако они не знали ничего, за исключением того, что все женщины группами по 40-50 человек собрались в домах квартала Карагач на этом берегу Урсдона. Не знали они и того, кто в каком доме находится. Таким образом, я так и не смог выяснить местонахождение матери и сестер. Мы встали, чтобы идти, но хозяйка дома остановила нас, сказав, что не отпустит, пока мы не съедим что-нибудь. Несмотря на голод, аппетита у нас не было, но, чтобы не обидеть женщину, мы схватили что-то на ходу и, даже не дожевав, выскочили на улицу, а оттуда в одно мгновение добрались до склона. Но что же делать теперь? Ибрагим предложил попытаться тайком пробраться в квартал Кантемировых, взять там его лошадь и отправиться вместе в Ногкау. Я не согласился, сказав, что это большой квартал и на улицах там будет много дозорных, которые без труда нас обнаружат и схватят. Я считал более разумным вернуться на ардозу, которую мы покинули ночью. Но Ибрагим был настроен осуществить задуманное. Освободив свою руку из моей, он начал спускаться по направлению к селу и вскоре исчез в темноте.Я еще некоторое время постоял в нерешительности и медленно побрел обратно по той же дороге, по которой мы пришли. Перед лесом были заросли кустарника, и когда я дошел до них, оказался как раз напротив нашего дома. Там было несколько больших камней, и, протиснувшись между ними, я посмотрел на деревню. Благодаря лунному свету и белизне снега я видел ее очень хорошо. Довольно долго я наблюдал, но никто не выглядывал ни из нашего дома, ни из дома дяди. Двери и окна домов были закрыты, распахнуты лишь двери конюшен. Значит, они нас вчистую ограбили. Начало светать. Поскольку лес был рядом, я не боялся быть пойманным, но между камнями было холодно, и я начал замерзать. Как поступить? До ардозы очень далеко, к тому же я совершенно не спал и очень устал. Спуститься в деревню и зайти домой? Но там могут оказаться дозорные. Размышляя таким образом, я вдруг вспомнил, что немного поодаль, в кустарниковой чаще, живет сын тети моегo отца. Среди кустарников там росло много диких яблонь, груш и других плодовых деревьев. Изредка попадались и большие деревья. Этот человек был очень трудолюбив. Он построил здесь дом и, скрестив различные сорта, собирал хорошие урожаи фруктов. Он дважды был женат, но детей у него не было.От холода я начал стучать зубами и, сказав себе: «Эй, Болат, чего ты боишься? Какой смысл после этого имеет жизнь? Так и так пропадать», пошел к дому старика. Тихонько постучал и стал ждать, опустив палец на курок, так как не мог знать наверняка, кто откроет дверь. У меня отлегло от сердца, когда я услышал голос дяди, спрашивавшего, кто там. Он тоже узнал меня и открыл дверь. Увидев, что я весь дрожу, он со словами:" Ах ты, бедняга!" ввел меня внутрь, прижал к груди и заплакал. Тем временем пришла его жена и затопила железную печь, от которой в комнате стало тепло. Придя в себя, я спросил дядю об обстановке в селе, и он рассказал мне следующее: Они запретили нам выходить на улицу. Женщины говорят, что они аре­стовали всех мужчин - и молодых, и стариков. Ко мне они тоже приходили, но почему-то не забрали, а лишь приказали не выходить на улицу. Вот я и сижу дома. Наблюдаю со своего порога за деревней, но кроме ваших домов отсюда ничего не видно. Какой-то чело­век угнал ваших волов, кто-то - коров, кто-то - лоша­дей. Когда я спросил об отце, он ответил: "Илас иног­да выходит из дома, прогуливается перед дверью и снова заходит в дом. Больше никого из ваших я не вижу. В сущности, другого ответа я и не ожидал. Меж­ду тем жена дяди разогрела еду и пригласила меня к столу. Прежде чем сесть, я попросил у дяди проще­ния за беспокойство в столь неподходящий час и ска­зал: "Я знаю, что вы не едите в такое время. Поэтому, пожалуйста, идите и ложитесь. Один я поем спокой­нее." Он согласился и ушел в свою комнату. Поев, я поблагодарил тетю и предложил ей также идти спать, сказав, что и сам немного отдохну. В тепле я уснул прямо там, где сидел, а когда проснулся и выглянул в окно, было уже довольно светло.Я вышел за дверь и стал наблюдать за нашим домом. Вдруг а увидел, что из трубы потянулся ды­мок. Затем открылась дверь, и показался отец, направ­лявшийся к конюшням. Пригнув голову, я быстро по­бежал к дому, совершенно не думая о том, правильно ли поступаю. Я перескочил через мост, влетел в дом, сел у печи и стал греться. Когда вошел отец и увидел меня, он удивленно воскликнул: "Это ты, Мишка?!" (отец называл меня именно этим именем). "Да", - ответил я, вскочив с места. Он тоже очень волновался за нас. Я рассказал ему о наших приключениях. Затем спро­сил о матери и сестрах. Они перебрались в Карагач, - ответил отец. - Я слышал, что они находятся в доме Умара Абисалова [В оригинале - Омер Абисал (Omer Abisal)]. Большевики утверждают, что аре­стовали всех, кроме меня и Тазрета (Тазретбыл млад­шим братом отца). Объясняют это тем, что мы никому не причиняли зла. Говорят, что таково их решение и нам нечего бояться. Они также обещают не трогать наших сыновей, если те придут и сдадутся. Не могу понять, что за игру они ведут. Приходят по 4-5 раз в день, и все наши соседи или знакомые. Среди пере­численных отцом имен были и наши молочные братья. Мы выросли на вашем хлебе, - говорили, оказывается, они отцу, - и вы знаете, что мы не желаем, чтобы с вами случилось что-нибудь плохое. Мы люди богобо­язненные и не причиним вам вреда. Я внимательно выслушал отца и сказал, что не доверяю им, даже если они говорят искренне. Ведь прошел всего год с тех пор, как мы отдали им землю и заключили соглаше­ние, и вот они сами нарушили его. Интересно, чем они объяснят свои действия? Не верю я их обещаниям, осо­бенно после того, как на своих собраниях они решили уничтожить нас. Отец согласился со мной и спросил, что я теперь думаю предпринять. Я ответил, что, по­скольку уже очень светло и из дома выйти невозмож­но, до вечера я посижу в погребе, а ночью вернусь на Сурх-Ардозу. Спустившись в погреб, я постелил тю­фяк и лег. От отца я узнал также, что в тот вечер, когда мы убежали, он, опасаясь ограбления, вынес кое-ка­кие ценные вещи из дома и сложил их в яме в нашем саду, прикрыв сверху сеном в надежде, что идущий снег сделает это место незаметным. Однако кто-то все видел, и на следующую же ночь вещи исчезли.Когда у человека тревожно на душе, ему ста­новится не до сна, каким бы невыспавшимся он ни был. Так и я просыпался от каждого легкого шума. Ближе к обеду прибыл какой-то конный отряд. Их было около 15 человек. Выстроившись в нашем дворе, они вызва­ли отца. Я наблюдал за происходившим из маленько­го оконца в погребе. Они вновь спросили отца, не вер­нулся ли кто-нибудь из его сыновей, и стали по свое­му обыкновению уверять его, что нам с их стороны не грозит никакая опасность. Отец в свою очередь заве­рил их в том, что полностью доверяет им, и обещал немедленно отправить нас к ним в случае, если мы появимся. Для большей убедительности он взял с них слово, что они будут присматривать за нами и не да­дут нас в обиду людям с дурными намерениями. Меж­ду тем я был свидетелем живой карикатуры. Было оче­видно, что эти большевики под предлогом поиска бег­лецов заходили в дома с целью обыкновенного грабе­жа. В нашем селе было много офицеров почти всех званий вплоть до полковников. Входя в их дома, они бесцеремонно рылись в баулах, ящиках, шкатулках и забирали с собой все, что хотели, в том числе такие ценные и памятные вещи, как медали и эполеты. То, что я сейчас видел, было связано именно с этим. Эти люди прицепили медали и эполеты к хвостам и гривам своих лошадей, насмехаясь таким образом над нами. Таков был метод воспитания людей новым режимом.Под вечер отец в доме моего младшего дяди Тазрета встретился с неким Эльмурзой Баскаевым [В оригинале - Башикатей (Basikatey)], который, хотя и считался сторонником большевиков, на самом деле был верен нам и являлся надежным человеком. Как рассказал Эльмурза, в эту ночь наши молодые ребята, собравшиеся в Ногкау, намерева­лись в сопровождении отряда всадников приехать на телегах в Карагач и тайно вывезти оттуда несколь­ко семей, которые будут заранее собраны в одном из домов на окраине квартала. Эльмурза должен был помогать им в этом. Вернувшись домой, отец сооб­щил эту новость и спросил меня, сказать ли ему Эльмурзе о том, что я нахожусь здесь. "Скажи, конеч­но, - ответил я, - пусть он и меня спасет". Эльмур­за, как он и условился с отцом, пришел вечером око­ло 9 часов. Я уже был наготове. Повесил на плечо ружье дулом вниз, удлинив ремень так, чтобы при­клад упирался мне в подмышку, сверху одел мехо­вую шубу и сел на коня позади Эльмурзы. Перед тем как отправиться, он предупредил меня, чтобы я не разговаривал в пути. Мы двигались по длинной грязной улице квартала Карагач. Была кромешная тьма. Будь эта ночь такой же светлой, как предыду­щая, мы едва ли смогли бы так свободно ехать по­среди улицы, потому что в пути то и дело встреча­лись дозорные и окликали нас: Кто ты? Эльмурза отвечал им: А ты кто? Они его сразу же узнавали и начинали обмениваться с ним шутками, после чего мы ехали дальше. Иногда дозорные подъезжали к нам близко, но меня так ни разу и не заметили. Нако­нец мы добрались до окраины квартала. Женщины и дети, которые должны были ехать, находились в одном из домов в полной готовности. Вскоре за нами пришли два человека и забрали нас. Мы довольно долго шли пешком по полям и холмам, пока наконец не добрались до ожидавших нас трех повозок, зап­ряженных каждая парой лошадей, и сопровождав­шего их отряда вооруженных с ног до головы всад­ников. Мой старший брат Умар тоже находился в этом отряде, большинство которого составляла куртатинская молодежь. Все они превосходно владели ору­жием, поэтому, появись перед ними даже целый полк, они смогли бы успешно ему противостоять. Когда женщины и дети были усажены в повозки, я тоже сел рядом с одним из возниц - Хасаном Цаликовым, - и через несколько часов мы достигли Ногкау. Жители села заранее подготовились к нашему прибытию и, разделив нас на группы, разобрали по домам. Меня повел к себе Хаджимурза Дзаболов [В оригинале - Дзанболаты (Dzanbolati)]. Когда я во­шел в его кунацкую, я увидел, что там же находятся и все мои друзья, чему крайне обрадовался. Они тоже были рады видеть меня. Какое-то время мы рассказывали друг другу о своих приключениях, за­тем легли, и я наконец хорошо выспался.Так как в селе были люди старше нас по возра­сту, мы не могли предпринимать каких-либо действий по своей инициативе и ждали их распоряжений. Шли дни.Через село, в котором мы находились, проте­кает река Ардон. Примерно в 15 километрах от него на другом берегу этой же реки располагался городок Алагир, более половины населения которого составляли осетины, а остальную часть - русские и грузины. Меж­ду осетинами и грузинами с давних пор существовали противоречия. После революции здешние русские при­держивались нейтралитета, грузины заняли сторону большевиков, а что собой представляли осетины - было непонятно. И вот теперь, пользуясь смутой, они начали выяснять друг с другом отношения. Поскольку осетины были многочисленнее, они окружили грузинс­кий квартал. Грузины же изо всех сил сопротивлялись, ведя огонь из своих домов. Кроме того, они изменили русло протекавшей через их квартал речки, оставив тем самым осетин без воды, и стреляли в каждого при­ближавшегося к воде осетина, будь то мужчина или женщина. После того как прибывшая из Апагира депу­тация побывала в доме полковника Угалука Цаликова [В оригинале - Огалык Цалыккаты (Tsalikkati Ogaiik)], эти новости сразу же распространились по всему селу. Депутация просила полковника Угалука возгла­вить и упорядочить военные силы алагирцев, а также - во имя сохранения чести осетин - перебросить туда в качестве подкрепления вооруженные отряды, находив­шиеся в Ногкау. Как мы поняли из разговоров, жители этого села тоже не любили грузин. Зато они доверяли собравшимся сейчас здесь молодым ребятам из на­шего села. Неслучайно полковник пригласил на со­брание и наших старейшин, и в результате было при­нято решение объединиться с алагирцами под коман­дованием полковника Угалука и атаковать грузин.Тут же начались приготовления. Поскольку во время отсутствия боеспособных мужчин село могло подвергнуться нападению ардонских и кадгаронских большевиков, было решено вывезти всех женщин и детей на телегах в горные села Куртатинского и Карцинского ущелий. Те, кто лишь несколько дней назад прибыли сюда из нашего села в надежде немного от­дохнуть, говорили, что попали из огня в полымя. Од­новременно шло формирование подразделения, которому предстояло отправиться воевать в Алагир. Все работали не покладая рук. Каждый знал свои обязан­ности. Мне в числе десяти других человек было пору­чено перевезти женщин и детей. Почти никто из нас не желал соглашаться на это поручение. Нас задевало, что, в то время как все шли сражаться, мы должны были оставаться среди женщин. Полковник Угалук, однако, произнес речь: На войне каждый делает то, что ему поручено. Обязанности не выбирают, а выполня­ют. Всякая обязанность священна. Что толку от моего командирства, если каждый будет мне перечить. Я при­казываю вам сопровождать женщин для обеспечения их безопасности». После этих слов нам ничего не остава­лось, как отправиться вместе с женщинами в путь. К вечеру мы добрались до села Дзуарикау, расположен­ного у выхода реки Фиагдон из теснины. Поскольку жители этого села происходили, как и ногкауцы, из Куртатинского ущелья и принадлежали к одному с ними племени, они преградили нам путь и потребовали, что­бы мы остановились у них погостить. Мы согласились. Нас распределили по домам по 10-12 человек, зареза­ли баранов и угостили на славу. Утром после завтрака мы снова двинулись в путь. Этот участок дороги был очень каменист, к тому же нам часто приходилось пе­реправляться через реку Фиагдон, которая протекала здесь, извиваясь змейкой. После полудня мы достиг­ли села Гусыра, где находилась развилка дорог. Одна дорога вела в глубь Куртатинского ущелья, а другая - в сторону Карца. Наша колонна разделилась на две части. Одна продолжила путь вверх по Куртатинскому ущелью, а мы направились в Карца, куда прибыли лишь вечером. Все остановились у своих родственников.Через три дня, проведенных здесь, нас стало томить бездействие, и, поскольку данное нам задание было выполнено, мы, три всадника, решили вернуться в Алагир на войну. Чтобы добраться туда как можно скорее, мы пустили лошадей вскачь и под вечер уже встретились со своими друзьями. От них мы узнали, что, когда наше подразделение вошло в Алагир, все вокруг выглядело спокойно. Решив, что противник напуган и собирается сдаваться, подразделение по глав­ной улице направилось в сторону центральной площа­ди, чтобы продемонстрировать там свою силу и пре­восходство. Однако, когда оно углубилось в поселок, грузины неожиданно открыли по нашим шквальный огонь из оконных и дверных проемов. Во время этой первой перестрелки погиб сын Гина Шанаева [В оригинале - Шанатай (Shanatay], благо­родный, отважный и красивый юноша, имени которого я сейчас не могу вспомнить, и еще несколько человек было ранено. Мы тоже теперь присоединились к сво­им товарищам. Наши старались атаковать, но враг не давал подойти близко. По вооружению мы были рав­ны, так как стреляли только из винтовок. Пушек и пу­леметов не было ни у той, ни у другой стороны.Через некоторое время нам стало известно, что из Кадгарона в направлении Ногкау движутся больше­вистские подразделения. Полковник Угалук разделил своих кавалеристов на два отряда, сам возглавил тот из них, куда попал и я, и мы выступили навстречу боль­шевикам. Выехав на равнину, мы спешились, и пол­ковник передал свою лошадь одному из своих род­ственников - молодому парню по имени Алихан. Мы двигались теперь стрелковой цепью. Вскоре завяза­лась перестрелка с противником, который в несколько раз превосходил нас по численности и благодаря это­му стал нас постепенно окружать. Почувствовав это, наши начали бежать. Так как полковник находился в голове отряда, парень, ведший под уздцы его лошадь, не осмелился приблизиться к нему и бросился наутек вместе с лошадью. Наблюдавший за этим сын моего дяди Махар [В оригинале - Махир (Mahir)] который был очень искусным наездни­ком, догнал удиравшего Алихана, забрал у него ло­шадь и привел ее полковнику. Полковник был быва­лым фронтовым офицером. Как ни в чем не бывало сев на коня и поблагодарив Махара, он с досадой и злостью крикнул вслед беглецам: «Гъей, куырттаты лэеппутаэ! Хъаэды бынмае давынмээ...», то есть при­мерно: «Эй, куртатинская молодежь! Вам бы только во­ровать в лесу, потому что больше вы ни на что не год­ны». Вместе с полковником мы медленно отошли на­зад и наконец скрылись в лесу. Издалека мы видели, как большевики заняли Ногкау и подожгли стога сена. Когда отовсюду стало подниматься пламя, мы реши­ли, что они предали огню все село. Видя это, его жите­ли были вне себя от горя. С наступлением темноты мы отправились в близлежащее село Хаталдон, а часть наших людей осталась ночевать в селе Суадаг. Как обычно, мы разошлись по домам партиями по 5-10 че­ловек. Нас хорошо приняли и накормили ужином. Вы­ставив на всякий случай часовых, мы легли спать.Высланные нами ночью в сторону Ногкау раз­ведчики не смогли разглядеть в темноте ничего, кроме пламени, и поэтому не сообщили ничего нового. Одна­ко разведчик, вернувшийся утром, рассказал, что враг ушел, спалив только стога сена, все же остальное в селе цело и невредимо. Ногкауцы намеревались не­медленно вернуться в родное село, но хозяева насто­яли на том, чтобы мы позавтракали. Никто, однако, не думал о том, голоден он или сыт: все переживали за свои дома.Прибыв в село, мы увидели, что дома действи­тельно не пострадали. Зато на улицах валялось много куриных перьев. Значит, они устроили себе угощение из здешних кур. Все разошлись по домам. У нас же не было ни дома, ни двора, и мы с товарищами верну­лись в Карца. С этого дня где нас заставал вечер, там мы встречали и утро.Однажды я узнал, что арестованные жители нашего села были этапированы во Владикавказ. Сре­ди них был и мой родственник Ибрагим, который не­сколько дней назад не послушался меня и вернулся в село. Кто-то заметил, как он входил в дом. На него донесли, и дом был оцеплен. Вскочив на лошадь, Ибрагим пытался бежать, но был схвачен. Через пару дней пришло новое известие. Ингуши, прослышав­шие о том, что наши арестованные односельчане перевезены во Владикавказ, несмотря на то, что сами они являлись сторонниками большевиков, обрати­лись в комитет с просьбой передать им на поруки этих осетин, пообещав, что доставят их в суд в на­значенный день, а в случае, если не выполнят обе­щания, готовы будут сами понести наказание, пре­дусмотренное для арестованных. Так наши ста­ли гостями ингушей.Нам же самим нечем заняться. Живем за чу­жой счет, проводим время в кунацких. Вскоре безде­лье начало тяготить. По прошествии нескольких дней я решил купить себе отрез ткани на костюм и навел на этот счет справки в селах Карцинского ущелья. Одна­ко, поскольку в то время почти все магазины были раз­граблены, найти какую-либо ткань было невозможно не только в городе и поселках, но даже в деревнях. В горных селах женщины ткали красивую шерстяную ткань, напоминавшую кашемир, но и ее я не обнару­жил. Мне лишь сказали, что то, что я ищу, может най­тись в селах Куртатинского ущелья. Я предложил дру­зьям воспользоваться этим поводом для того, чтобы отправиться туда вместе и своими глазами увидеть прославленные в песнях и исторических преданиях места, в которых мне никогда раньше не приходилось бывать. Друзья, однако, не согласились, не захотев зря утомлять лошадей. Несмотря на то, что я настаи­вал, говоря, что не знаю никого в той стороне, и про­сил, чтобы хоть один из них поехал со мной, все было напрасно. Они лишь посоветовали мне ограничить маршрут двумя-тремя лежащими на основной дороге селами и, если там не удастся найти ткань, не ехать дальше и возвращаться назад. С этими словами они проводили меня в путь.Доехав до развилки дорог в Гусыре, я свернул в сторону Куртатинского ущелья и, проехав довольно длинное расстояние, прибыл в какое-то село. У въезда в него я встретил трех мужчин, сидевших у стены ка­кого-то дома лицом к солнцу и беседовавших друг с другом. Я поздоровался. Они тоже приветствовали меня, поднявшись на ноги. Я сказал, что ищу ткань, на что они ответили, что уже многие до меня приезжали за тем же, но возвращались ни с чем, и добавили, что, возможно, мне больше повезет в следующих селах. От них же я узнал, что это было то самое село Даллагкау, которое упоминается в старинной куртатинской песне. Когда я стал прощаться, они сказали мне: «Ты, похоже, не здешний. Задержись и погости у нас». Я поблагодарил их за приглашение, но отказался, со­славшись на то, что мне предстоит еще побывать в других селах, а затем успеть вернуться обратно. Один из них, желая хоть чем-то мне помочь, сообщил, что впереди находятся села Лац и Харисджин и что в пер­вом из них я вряд ли что-нибудь смогу найти, но во втором в магазине Марзагановых [В оригинале - Мирзаганлар (Mirzaganlar)], возможно, имеет­ся ткань. Я вновь поблагодарил их, и мы расстались.Я ехал по проходившей через село дороге и, когда доехал до его середины, увидел возвышавший­ся за домами холм с очень крутым подъемом, на вер­шине которого находилось каменное строение, похо­жее на крепость. На его крыше было свалено огром­ное количество оленьих рогов, скопившихся здесь, возможно, за многие столетия. Вокруг не было ни души, и поэтому я не смог что-нибудь выяснить об этом стро­ении и рогах. По моему предположению, они были свя­заны с обычаем, сохранившимся со времен многобо­жия, когда охотники преподносили рога убитых ими оленей в дар богу охоты. За селом ущелье расшири­лось, по обеим его сторонам возвышались холмы. На склонах холма, находившегося слева от меня, распо­лагались древние крепости, а рядом с ними - четырех­угольные башни высотой в 20-25 метров, имевшие вид широких в основании, но сужающихся кверху усечен­ных пирамид. У многих башен были обрушены стены или верх. Я думаю, что эти сооружения также относят­ся к очень старым временам и, возможно, были пост­роены еще до прихода в это ущелье куртатинцев.Я поехал дальше. Вскоре впереди показалось какое-то село, и через некоторое время я уже был там. На улицах никого не было, лишь из двери какого-то дома выглянул парнишка лет 12-13. Я подъехал к нему, поздоровался и спросил, как называется это село. Когда он ответил, что это Лац, я поинтересовался, где здесь можно найти кашемировый отрез. Мальчик, не­много подумав, сказал, что здесь живет одна пожилая женщина, у которой, возможно, есть ткань, и побежал разузнать. Вскоре он вернулся и, сказав, что бабушка хочет меня видеть, пригласил в дом. Я спешился и, пройдя через несколько дверей, оказался в чистой аккуратной комнате. Женщина лет семидесяти сидела на тахте. Рядом с ней стояла женщина помоложе. Мы пожали друг другу руки, и я сел на указанное мне ме­сто. Мальчишка ждал стоя. Пожилая женщина сказа­ла, что по тому, что я спрашивал у ребенка название села, она поняла, что я не здешний. Попросив не счесть ее вопросы бестактными, она спросила кто я и откуда. Узнав, что я из Кубатиевых, обе женщины стали выра­жать мне свое почтение. Затем старуха сделала голо­вой знак молодой женщине и ребенку и, когда те выш­ли из комнаты, сказала: «Мы слышали о том, что с вами случилось и очень огорчены этим. Из рассказа ребенка я поняла, что вы, несомненно, тех кто под­верглись нападению на равнине, потому что все живу­щие в этом ущелье знают наше село. Я правильно сде­лала, что пригласила вас в дом, и очень счастлива, что вижу вас. Наши мужчины, то есть мои сыновья, ушли на пастбище, чтобы присмотреть за нашим ско­том и пригнать лошадей. К вечеру они вернутся, так что сегодня я вас не отпущу, познакомитесь с моими сыновьями, погостите у нас. Я поблагодарил ее и ска­зал, что в Карца меня ждут друзья, с которыми завтра мне предстоит ехать в Ногкау, и поэтому я бы хотел только увидеть кашемир, если он имеется. Старуха стала настаивать, но в это время открылась дверь, и в комнату вошла молодая женщина с большим подно­сом в руках, на котором находились уалибахи из све­жего сыра, шашлык из сушеной баранины и малень­кий графин, до краев наполненный вишневым лике­ром. Женщина сказала также, что мою лошадь отвели в конюшню и дали ей сена. Услышав это, я стал изви­няться за причиненные хлопоты. По правде говоря, хоть я и ломался и отнекивался, такой прием мне очень понравился. Немного погодя молодая женщина во вто­рой раз вошла в комнату с чашей пива в руках, как будто вишневого ликера было недостаточно. Пожилая женщина взяла у нее чашу с темным пенящимся пи­вом и, произнеся:" Добро пожаловать! Ты принес счас­тье в наш дом", протянула ее мне. Я отпил глоток и, как того требовал обычай, вернул чашу. Держа ее в руках, женщина сказала: "Пусть будут прокляты те, кто поступил с вами так несправедливо! Пусть лишив­шие вас дома и родины сами останутся без отечества!" После таких довольно длинных проклятий в адрес на­ших врагов она тоже выпила глоток пива. Мы стали обедать. Женщина время от времени поднимала чашу с пивом и, сказав несколько слов, протягивала ее мне. Таким образом, я не только наелся, но и хорошенько захмелел. Выпив в дополнение к пиву еще и немного ликера, я попросил разрешения ехать. Тут женщина начала просить прощения за то, что задержала меня, так как, по ее словам, не могла смириться с тем, что прибывший издалека путник проедет мимо, даже не погостив в их селе, и призналась, что кашемира у них, к сожалению, нет. Я был очень озадачен этим, но сказать было нечего. Поблагодарив хозяев за прием, я ушел.Теперь, будучи сытым и в подвыпившем со­стоянии, я готов был ехать куда угодно. К тому же и лошадь моя была накормлена. Я направился в Харисджин и через полчаса был уже в магазине Марзагановых. Внутри было довольно многолюдно. Я поздоро­вался и спросил про кашемир. Продавец, указав на лежавшую в углу ткань, сказал, что хорошего матери­ала у них не осталось, а имеющийся вряд ли понра­вится такому молодому человеку, как я, после чего занялся другими покупателями. Я знал, что этот чело­век приходился нам родственником, но мы не были знакомы. Если бы я ему представился, он обязатель­но пригласил бы меня к себе и оставил на ночь, и я бы, конечно, не отказался от этого. Но было очевидно, что у него нет времени заниматься мной, так как под вечер в лавке собралось много покупателей и все торопи­лись. Поэтому я лишь спросил его, где я могу найти хорошую ткань. Он указал на находившуюся напротив нас гору и сказал: "Там расположено село Цмити. На­деюсь, что если вы сможете туда добраться, то найде­те там у торговца по имени Ахберди [В оригинале - Акверди (Akverdi)] ткань, которую ищите». Я поблагодарил его и вышел. Человек какое-то время смотрел мне вслед, словно хотел что-то ска­зать или спросить, однако не сделал этого.Я сел на коня. Гора, которую показал мне про­давец, находилась на моем обратном пути. Я вернул­ся на дорогу, по которой только что приехал, и, про­ехав по ней около километра в обратном направлении, очутился на перекрестке дорог, одна из которых вела на Цмитинскую гору. Здесь я задумался, стоит ли мне туда подниматься или нет. До Карца далеко, и доеду я туда только к полуночи. "Здесь же я никого не знаю, но, как бы то ни было, это - осетинское село, и кто- нибудь непременно оставит меня погостить", - поду­мал я и, повернув налево, начал взбираться на высо­кую крутую гору. Наступили сумерки. Я ехал очень долго, и село должно было быть уже близко, когда вдруг я услышал звук приближающейся телеги, а вско­ре показался и темный силуэт человека. Человек тоже меня заметил и, сняв с плеча ружье, направил его на меня. Эй, кто ты? - закричал он. - Не приближайся, а то убью. Я остановился и спросил, кто он такой и что я ему сделал плохого, что он хочет меня убить. Он ответил, что не местный и живет на равнине в селе Заманкул. Я тоже здесь гость, - сказал я, - я дигорец по фамилии Кубатиев. Хорошо, если так, - обрадо­вался он, - тогда давай поговорим. Он подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки. Незнакомец спро­сил, куда и зачем я еду, и я объяснил цель моей поез­дки. Затем он поинтересовался, знаком ли я здесь с кем-нибудь, и, узнав, что я здесь чужак и никого не знаю, предостерег меня следующим образом: Это очень плохо. Они собаки и съедят тебя из-за твоей лошади и оружия, поэтому никому не верь. Правда, есть тут один человек по имени Хаматкан, из фамилии Елоевых [ В оригинале - Елувата (Yeluvata)]. Будь его гостем. Если же ты думаешь ос­тановиться у других, то лучше возвращайся назад. Я поблагодарил его, и мы расстались.Я въехал в село. Перед садовой калиткой од­ного дома разговаривали два человека моего возрас­та. Я подъехал к ним, поздоровался и спросил, где находится дом Хаматкана Елоева. Поняв, что я не ме­стный, один из них, должно быть хозяин дома, открыл калитку и пригласил меня войти со словами: "Пожа­луйста, будь нашим гостем, окажи честь". Я поблагодарил его, сказав, что мне необходимо остановиться у Хаматкана. Они попробовали настаивать, говоря, что нет разницы в том, у кого останавливаться, но я не согла­сился, и молодому человеку, приглашавшему меня в свой дом, ничего не осталось, как пойти впереди меня, показывая дорогу. Когда мы подошли к какому-то за­гону для скота, он крикнул старику лет семидесяти, бросавшему животным сено: "Эй, Хаматкан, принимай гостя. Старик ответил: "Любой гость от бога, зови его в дом". Молодой человек взял под уздцы мою лошадь, привязал ее к дереву, и мы вошли в дверь. До того дня я не встречал подобного жилища. Оно не было похоже ни на обычный дом, ни на казарму. У него имел­ся большой внутренний сад площадью примерно 40 на 50 метров. Где-то в стороне из источника с журчани­ем текла вода. Посередине находился открытый очаг, в котором ярко горел огонь. Хотя его пламя освещало все вокруг, были зажжены еще и сосновые лучины, и поднимавшийся дым напоминал облако. Над очагом висел огромный котел, в котором что-то шумно кипе­ло. Вокруг огня сидела большая группа мужчин, жен­щин и детей. Мы подошли, и, как только мой провожа­тый сообщил, что я гость, все тут же поднялись. Мне дали деревянный стул, и я стал греться. Мой провожа­тый из вежливости также не уходил и стоял рядом со мной. Через некоторое время подошел Хаматкан с сыном и обратился ко мне:"Добро пожаловать, доро­гой гость. Прости за нескромный вопрос, но кто ты бу­дешь? Откуда, куда и с какой целью направляешься?" Когда я назвал себя, он изменился в лице и сказал, что очень расстроен тем, что произошло с нами. Я по­благодарил его за сочувствие. Как оказалось, этот человек был старым солдатом и служил вместе с моими дядями. На груди у него красовалась медаль. Он по­именно расспросил почти о всех наших старых офице­рах, и я рассказал ему о состоянии здоровья живых и о том, когда ушли из жизни остальные. Он что-то шеп­нул на ухо своему сыну, и тот вместе с моим провожа­тым куда-то вышли. Мы продолжали беседу. Старик делился со мной своими воспоминаниями, связанны­ми с моими родственниками, а я его слушал. Через некоторое время оба парня вернулись и сделали Хаматкану знак, означавший, что все готово. В этот мо­мент я как раз задумался о том, в каком уголке этой пещеры мне предстоит спать, но мои размышления прервал сам Хаматкан, предложивший войти внутрь. Открылась еще одна дверь, и мы перешли в другой сад, где стоял красивый дом с балконом. Войдя в него, мы оказались в уютной комнате, в которой горела печь (по-видимому, ребята уходили именно для того, чтобы затопить ее) и было очень тепло. Хаматкан посидел не­много с нами и ушел, сказав, что оставляет меня с моими сверстниками, чтобы я мог чувствовать себя свободнее.Парни стали накрывать стол. Мой провожатый - я узнал, что его зовут Сили, - не уходил и помогал хозяину дома. На столе появились различные куша­нья и графин с ликером. (По традиции, ликер, араку и пиво в Осетии делают в домашних условиях, и они имеются почти в каждом доме. Однако молодежь ара­ку не пьет, потому что быть пьяным очень стыдно. Мо­лодые пьют в небольшом количестве лишь пиво и ли­кер исключительно для поднятия духа. Араку же упот­ребляют только взрослые, зрелые люди.) За едой и питьем мы разговорились и были весьма рады, что познакомились друг с другом. Они хотели знать, что происходит в нашей стороне, и я рассказал им о пере­несенных нами злоключениях. Затем хозяин дома ска­зал, что поскольку я с дороги, то, вероятно, нуждаюсь в отдыхе, и предложил мне лечь спать, а завтра про­должить беседу. На это я ответил: "Как говорится, гость - овца, а хозяин - волк. Поэтому гость должен повино­ваться. Все засмеялись. В комнате стояла красивая кровать. Они сняли с нее покрывало. Под ним было белоснежное постельное белье. Молодой хозяин дома постелил себе тут же на полу. Я попросил Сили вер­нуться домой, однако он сказал, что не уйдет, пока гость не ляжет (так у нас полагалось по обычаю). Ког­да я лег, Сили пожелал мне спокойной ночи и, доба­вив, что поговорит с Ахберди и решит вопрос с каше­миром, вышел из комнаты.В ту ночь я спал очень хорошо. Утром мы хо­рошенько умылись, оделись и сели завтракать. При­шел и Сили. Хоть он и уверял, что уже позавтракал, мы его тоже усадили за стол. После завтрака выпили немного ликера, и я выразил намерение ехать. Они ста­ли протестовать, настаивая, чтобы я остался еще на день, потому что их друзья тоже хотели бы со мной познакомиться, но я ответил, что не могу больше за­держиваться. Сили сказал, что виделся с Ахберди и тот ждет нас в своем доме. Тем временем о моем пред­стоящем отъезде сообщили Хаматкану, который также стал этому противиться."Как же так? - воскликнул он. "В кои-то веки я принимаю в своем доме представителя рода Кубатиевых. Или тебе жаль для меня такого счастья? Останься еще на один день, тем более что мне есть, что тебе рассказать и что ты потом передашь своим дядям. Несмотря на все его попытки удержать меня, я извинился и объяснил, что мне непременно нужно ехать. Он продолжал, однако, упорствовать, настаивая, чтобы я остался у них хотя бы до обеда. Тогда к нему подошел Сили и что-то тихо сказал, пос­ле чего Хаматкан уступил. Он пожелал мне счастли­вого пути, попросил передать привет моим родствен­никам и извинился за то, что они не смогли принять меня, как следует. Мы пожали друг другу руки и рас­стались.